А подъезд? В подъезде кровь была. Илья размазал её грязным снегом, но при дневном свете она зажжётся, будет глаза печь. Сегодня суббота. Может, по субботам там не работают?

Труп. Хазин. Клуб "Хулиган". Полицейский. Нет; пока не нашли. Или нашли, а не успели ещё доложить газетчикам. Но это ничего не значит. Как только родные Суки хватятся – тут же на Илью выйдут. Не хотелось об этом думать; но и увильнуть от этих мыслей было нельзя.

Отыщут его быстро. Видео с камер наблюдения поднимут. В Москве этих камер – сто тридцать тысяч, пока Илья отбывал, всюду понатыкали. Среди вновь прибывших в колонию много было таких, кого по камерам и засекали, и обвиняли, и приговаривали. Каждый подъезд городской пялится в тебя одноглазо, лезет в жизнь, на всех трассах камеры развешаны, следят, запоминают. Раньше, говорят, они хотя бы видели скверно, а теперь прозрели. О чём вчера думал?! Ни о чём. О том, чтобы Хазину расчёт дать. Илья глянул себе внутрь, в муть. Жалости к Суке там не было. Раскаяния в том, что убил, не было там. Не горчило от греха. Хотелось бы почувствовать торжество справедливости: это ведь единственный раз с ним в жизни, когда Бог отвернулся и Илья успел по-своему справедливость навести. Расплата, ма? Нет, ничто там вчера не восторжествовало. Просто подонок сдох. Брезгливость к Суке у Ильи была от того, как Петя некрасиво умирал; и к себе брезгливость – от того, что он его смерть через трубочку, как клубничный коктейль из Макдака, втягивал. И злость оставалась на Суку за то, что тот не смог с Ильёй переговорить по-человечески из-за своего дырявого горла.
А главное у Ильи было такое чувство: конец ему. Никуда не деться. Люк откроют, таксистов допросят, и всё: на следующий день постучатся. Ему ещё на учёт в полиции вставать положено, не встанет – участковый придёт. Даже если б и не Илья убил Суку, всё равно бы на него повесили. Откинувшиеся с зоны – первые под подозрением, а тут ещё и мотив. Вот он – вроде дома сидит. Но это как ещё один полароидный снимок. Выхваченный из темноты миг. А в следующий миг будут Илью швырять мордой в пол, мять ему лицо, ломать руки, тащить его, отёчного, в СИЗО. Кончилась свобода, не успев начаться. Плохо Илья ей распорядился. Можно купить водки и ждать, пока придут. Можно самому явиться с повинной, чистосердечное написать.
Что будет? В лучшем случае поедет обратно по железной дороге. Безвозвратно. За месть менту пожизненное дадут. Пока срок был исчислимый, можно было в себе человечка поддерживать, поддувать на него, чтобы тлел. Будет срок бессчётный – скоро потухнет. На зоне человечек очень мешает. Его для воли берегут. А не будет воли – лучше самому погасить, пока блатные его в моче не утопили. Если и не пожизненное, а, скажем, двадцать лет... Пятнадцать! Кто тогда вместо Ильи выйдет с зоны? Куда выйдет?

Из окна пахло зимой. Опять после дождливой ночи заморозки схватили. Илья высунулся за кислородом. Снаружи были перемены: белое небо поднялось, мир раздвинулся. Стало ясно, что над Лобней есть ещё другие этажи, что тут ничего не кончается. В мире дел было на сто лет вперёд. Видно стало рельсы, видно депо, и посреди депо – кирпичную водонапорную башню, про которую он дошкольником думал, что она – остаток крепости. А за ней теперь – в дневной прозрачности – возникли незнакомые новостройки в двадцать пять этажей. Нет, Лобня была не та. Не окаменела она, когда Илью забрали. Шевелилась, росла. Чужой это был город уже. А через двадцать лет всё будет вообще инопланетное.
Нельзя вернуться никуда.

Но главное бы не возвращаться на зону. Дико, дико страшно стало ему вдруг оказаться запертым в масляном-решётчатом кирпичном ящике навсегда, страшно лишиться пространства, воздуха, вида на многоэтажки, права ехать в поезде, ходить по улицам, смотреть на человеческие лица, права видеть девушек, права ещё раз оказаться дома, дух этот домашний втянуть в себя. Только щербатые хари, серые робы, беспросветная мразота вместо ума и сердца, злые хитрые правила блатной жизни, леской, паутиной через каждую секунду натянутые: только и хотят, чтобы ты случайно встрял, запутался, задёргался, чтобы можно было тебя обобрать, кости измолотить, унизить и поржать над тобой. Только так человек может справиться с унижением и уничтожением себя: передавая унижение дальше; иначе его не отпустит.

Продолжение следует...

Все части можно читать ЗДЕСЬ.