Западная пресса уже окрестила его иранским Бэнкси и Магриттом нашего времени.
В России его имя не так известно, но благодаря стрит-арту, появившемуся в Татарстане (г. Альметьевск), о нем заговорили и у нас.
Художник Мехди Гаданьялу (Mehdi Ghadyanloo) создаёт сюрреалистичные граффити на стенах домов по всему миру. Так, в его родном городе Тегеране их более ста. Metro поговорило с Мехди о том, как уличный художник может получить мировое призвание, внести вклад в борьбу с глобальным потеплением, и о том, как дыры могут нести надежду.
О чем ваша работа в Альметьевске?
Эта история позитивная. Она символизирует открытость, небо, свободу, перемены к лучшему. Я использовал свои любимые символы, такие как дыры и лестницы. Вложил в работу и немного восточной философии – мы ведь в Татарстане. Архитектурная конструкция висит в воздухе, она ничего не весит, легче облаков. И подразумевает под собой лёгкость бытия. А лестница помогает всем персонажам выбраться из сложной ситуации.
И возможно, такие работы нужны по всей России, потому что массовая застройка 50-60-х годов отразилась на облике многих городов. Мне кажется, что все здания здесь одинаковые.
Как по-вашему, может ли художник исцелить город?
Безусловно. Я нарисовал более 150 муралов в Тегеране – городе, страдающем от загрязнённости, перенаселённости и переизбытка трущоб. Яркие картины заставляют человека хоть на минуту забыть о войне, нищете, трудностях. Я сейчас говорю про Иран, но проблемы у людей есть везде. Если сравнить негативное, агрессивное изображение и доброе, радостное – всё становится ясно. И за это несёт ответственность художник.
Он должен создать позитивную атмосферу. Сложные, тяжелые, трагические темы лучше открывать для зрителя в музеях, а не в общественном пространстве. Город – не для арт-критиков, он для людей.
Альметьевск стал столицей стрит-арта: Фото
Вы считаете себя оптимистом, но у вас много мрачных картин на выставках. Что они для вас значат?
Я оптимист, но вынужден принимать лекарства. Эти картины - моя темная сторона души. На самом деле я не всегда хочу что-то сказать ими. Я сам ищу в них ответы. Это вопросы о жизни, о бытии, которые я сам себе задаю. С самого начала существования философии ни один вопрос не получил ответа. Проходит время, вопросов возникает все больше, а ответов мы так и не знаем.
Но мой стиль в общественной работе – он другой. Ведь возвращаясь домой с работы усталым и задёрганным, всё равно нужно улыбаться, потому что на тебя смотрят дети. Уличное искусство – мое позитивное лицо, моя улыбка.
Вы часто рисуете тоннели и дыры. В своём Instagram вы пишете, что они для вас как улыбка Моны Лизы и даже напоминают о любви. Как такое возможно?
Меня всегда впечатляла форма дыр. Когда я был ребенком (это было во времена ирано-иракской войны), папа был солдатом, он воевал. А в Тегеране было громадное количество ям с мусором. Они были гигантские - такие массивные центры отходов. Как долины мусора между гор. И они были отвратительные. Я видел, как огромное количество бедных людей ходили и искали там еду. Для меня они было уродливые, но как улыбка Мона Лизы. Они были полны надежды для кого-то. Одна из причин в этом.
Вообще все, что имеет внутри себя некую мистификацию, меня всегда вдохновляет. Все религии говорят о том, что свет – на другой стороне. Но мы же на самом деле ничего не знаем, потому что не получали подобного опыта. Для меня дыры символизируют очень многие вещи: как рай и ад, смерть и жизнь, как символ перемен и трансформации. В моих муралах дыры - символ позитивных изменений. Они всегда возвышаются, и это надежда.
Но на одной из ваших работ я видела изображение дыры внизу.
Это был не публичный проект. Это было на крыше музея. И сделано целенаправленно в темном ключе. Для арт-критиков, не для обычных зрителей. На улице бы я себе такого не позволил. Это могло бы привести к депрессивному состоянию большинство людей. Темой выставки была миграция и то, что за ней скрывается. И ещё я очень счастлив, что кто-то внимательно читает мой Instagram.
Вас приглашали на Экономический форум в Давосе. Расскажите, что вы там делали?
Там было очень много наделенных властью людей. Атмосфера была чисто политической. Я думаю, что искусство – это другой язык, но благодаря ему сильные мира сего могут увидеть проблемы, которые есть в обществе. Большинство наверняка пытаются их решить, а искусством можно привлечь их внимание. Я говорил о своем личном вкладе в загрязнение окружающей среды, как, например, нарисованное голубое небо в пыльном и грязном Тегеране. Говорил и о трудностях жизни в городе, находящемся под санкциями, таком как Тегеран. Я сказал им, что я не президент, но я могу немного изменить город, потому что я художник. Украсить его. Как врач, как лекарство, которое может притупить боль. Я не могу истребить бедность своими картинами, но я могу немного привнести счастья в чью-то жизнь, может быть, ощущение красоты избавит хоть на несколько секунд от ощущения бедности.
В 2019 году я создам для форума в Давосе скульптуру. Основной идеей будет феминизм, жестокое обращения с женщинами и детьми, а также влияние войны на детей. Я думаю, это самое правильное место для того, чтобы эти темы поднять. Это меньшее, что я могу сделать. На последнем форуме в Давосе была большая делегация из страны, которая в это же время, в этот же самый момент устраивала бомбардировки, в которых гибли дети. Следующий мой проект будет об этом.
Тема феминизма – потому что у вас дочка подрастает?
Точно. У меня ещё и 4 сестры. Когда появилась дочь, я стал задумываться о том, какая будет у нее жизнь, как она будет отличаться от жизни моих сестер. Сейчас я вижу, как неуважительно во многих странах относятся к женщинам. Я был слеп раньше, не замечал этого.
Когда вы начали рисовать муралы в Тегеране по заказу городских властей, вы ещё не были известным художником. Как получилось, что вас пригласили?
Это было примерно 14 лет назад. Я был студентом, изучал искусство. Муниципалитет Тегерана опубликовал заявку для художников, я откликнулся. Им понравились мои работы, более того, их поддержал мэр города. Они просто сказали: используй любые стены, которые посчитаешь нужным и делай с ними все, что хочешь. Мне помогали ассистенты и друзья. У меня был настрой изменить город, я был гораздо моложе и готов был свернуть горы. Мы постоянно работали. За очень короткий промежуток времени успели сделать около 150 или 170 муралов – я даже не знаю сколько, не считал. Я хотел, чтобы туристы фотографировались с моими работами. Чтобы понимали, что в Иране тоже есть современное искусство. Ведь после революции мы были оторваны от мира. У нас была эта пропасть с другими странами. Сейчас я могу сказать: все получилось.
Мировое признание пришло к вам сравнительно недавно. Как вы поняли, что это случилось?
Это было 5 или 6 лет назад. Я создал профиль на фэйсбуке, загрузил свои работы, и люди стали их репостить. Затем я получил сообщение от человека, который сказал, что он из "Хаффингтон Пост" (The Huffington Post, американское интернет-издание). Я проигнорировал его, даже не знал, что за "Хаффингтон" такой. Друг рассказал, что это очень известный сайт. Только тогда я им ответил. Они опубликовали материал, а через день мне пришло 4000 заявок в друзья. И тогда я осознал, что что-то произошло. И сразу стали поступать запросы от муниципалитетов и галерей. Я думаю, что это и было началом моей международной карьеры. Но, к сожалению, в иранской прессе я никогда не чувствовал интереса к себе, к своему творчеству. Возможно, причина в том, что они не могли извлечь никакой выгоды для себя.
В 2016 году вы создали фреску на стене в Бостоне. Традиционно её через некоторое время закрашивает следующий художник. Тяжело рисовать, зная, что вашу работу потом сотрут?
Если бы я был политиком, я бы сказал, что не печалюсь по этому поводу. Но если честно, мне было очень грустно, возможно, я даже плакал. Я вообще все свои работы люблю. Но та была для меня особенно важна. Это был мой подарок - мирный и дружелюбный. Я надеялся, что он поможет устранить недопонимания между иранским и американским народами. Я хотел показать, что все мы люди - в России, Иране, Китае, везде. А то, что происходит на Ближнем востоке, отношения между Ираном и Америкой - дело политики и большого бизнеса. Война и нефть затмевают всё. А обычные люди просто жертвы. Они не принимают решения, но испытывают на себе последствия больших решений, принятых политиками.
Я эту работу назвал "Пространство надежды". Мне было грустно, когда ее закрасили. Но это была часть контракта. Я не жалуюсь, я знал заранее, такова судьба.
