Metro продолжает цикл публикаций о ядерной катастрофе в Чернобыле. Мы вспомнили о том, кого обвиняли в аварии, и поговорили с бывшим оператором Чернобыльской атомной электростанции Алексеем Бреусом.

Не утихают споры...

В ночь, когда произошла катастрофа в Чернобыле, на станции шло плановое испытание. Сотрудники ЧАЭС проверяли способность турбогенератора вырабатывать электроэнергию при аварийных ситуациях. В ходе испытания по невыясненным обстоятельствам оператор нажал на красную кнопку А3-5. Через несколько секунд после этого раздался взрыв, потом – ещё один.

Для расследования причин масштабной аварии была создана правительственная комиссия, которая завершила работу в 1986 году. Её главный вывод: "первопричиной аварии явилось крайне маловероятное сочетание нарушений порядка и режима эксплуатации, допущенных персоналом энергоблока".

Ещё по теме: Чернобыль: 30 лет спустя

В 1991 году комиссия гос­проматомнадзора СССР завершила новое расследование. На этот раз основной причиной катастрофы назывались конструктивные недостатки реактора.

"Персонал не знал о некоторых опасных свойствах реактора и, следовательно, не осознавал последствий допускаемых нарушений. Но это как раз и свидетельствует о недостатке культуры безопасности не столько у эксплуатационного персонала, сколько у разработчика реактора и эксплуатирующей организации", – сказано в резюме комиссии.

Чернобыльская катастрофа, интервью

Мы поговорили с бывшим оператором ЧАЭС Алексеем Бреусом, который поделился своим мнением об этом, а также рассказал, что происходило 26 апреля 1986 года, когда он пришёл на станцию.

Как вы оцениваете действия атомщиков до взрыва?

Не только у нас, но и во всем мире, у кого ни спроси, почему взорвался Чернобыль, все или почти все скажут, что операторы совершили серьезные нарушения при управлении реактором, что и стало причиной взрыва. Именно такими были выводы первой советской комиссии, расследовавшей причины Чернобыля и доложившей об этом в августе 1986 года всему миру в Вене. Но до сих пор мало кто знает, что операторов просто сделали "крайними" ради сохранения имиджа советской науки.

В 1991 году, ещё при Советском Союзе, другая правительственная комиссия провела новое расследование и сделала вывод, что главная причина взрыва – изъяны в конструкции реактора, а так называемые ошибки персонала были или надуманы первой комиссией, или же, из-за расхождений в инструкциях для операторов, невозможно сказать, были действия операторов правильными или неправильными.

Чернобыль 30 лет спустя: оператор пережил ад на атомной станции

В любом случае, как заключила комиссия, ошибки операторов не были причиной аварии и её катастрофического развития. Такие же выводы позже были неоднократно сделаны международными комиссиями, работавшими в составе Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ).

В 1986 году по требованию КГБ я дал подписку о неразглашении сведений о Чернобыле. Мне запрещалось говорить о том, что я видел, слышал, делал и даже чувствовал в Чернобыле, об уровнях радиации, характере разрушений и т.п. Но первым пунктом длинного перечня запретных тем мне предписывалось молчать "об истинных причинах аварии на ЧАЭС" (дословно).

Я так понимаю, что главное, о чем я должен был молчать – это о том, что реактор взорвался из-за красной кнопки, нажатой перед взрывом. Оператор имел право нажать эту кнопку и должен был это сделать. Это как стоп-кран, который обязан остановить поезд в случае необходимости. Нажатие кнопки должно было безопасно и надёжно остановить реактор, но из-за ошибок в проекте реактора произошёл взрыв. Можно привести сравнение с такой ситуацией: водитель за рулём нажимает на тормоз, но, оказывается, что из-за недочётов в конструкции автомобиля нажатие тормоза в некоторых случаях даёт искру в бензобак. Очевидно, что это неизбежно приводит к взрыву.

Наличие существенных изъянов в конструкции реактора признают и конструкторы, и операторы. Но когда речь идёт о том, кто виноват в катастрофе, мнения расходятся. Операторы считают, что конструкторы подсунули им реактор без тормозов, а конструкторы говорят, что именно операторы своими действиями довели реактор до такого состояния, когда его проектные недостатки вылезли боком.

Хоть я и работал оператором, по образованию я – конструктор ядерной техники, и моими преподавателями в МГТУ им. Баумана были ученые и конструкторы, создававшие чернобыльские реакторы. Я понимаю и операторов, и конструкторов. Работая более 20 лет в журналистике, я имел возможность посмотреть на проблему со стороны, и ещё больше склоняюсь на сторону операторов. Хотя бы потому, что по результатам многих исследований, чернобыльские реакторы могли взорваться даже в ситуациях, когда ни один пункт инструкций не нарушен операторами.

Вообще-то, невиновность персонала ЧАЭС можно доказать за полминуты, даже не вникая в конструкцию реактора и его характеристики. Смотрите сами: летом 1986-го было закончено официальное расследование, которое причиной катастрофы признало ошибки персонала; сразу после этого от многих специалистов потребовали подписать обязательство о неразглашении сведений, "раскрывающих истинные причины" Чернобыля. Подписи собирали долго, по крайней мере, ещё несколько месяцев после доклада СССР в МАГАТЭ. Это однозначно свидетельствует о том, что причины, указанные официальной комиссией (т.е. ошибки персонала), не являются истинными! А проще говоря, выводы правительственной комиссии 1986 года являются ложными или, правильнее сказать, лживыми.

Можно ли утверждать, что плохой проект реактора – продукт тогдашней советской системы?
Конечно, коренные причины Чернобыля – не в ошибочных расчетах и не в железе, но и не только в пороках советской системы и ментальности советского человека. Первопричина – в беспечности и безответственности, распространение которых имеет просто глобальный эпидемический характер. Эта эпидемия, как и всякая другая, распространяется, невзирая на национальности, идеологии, убеждения, профессии, положение человека в обществе. Это – общечеловеческая проблема. И Фукусима является тому подтверждением. Думаю, сваливать всё только на советскую систему – некорректно.

Но особенности советского времени тоже нельзя отбрасывать. Одна из них – неуместная повсеместная секретность. Те же чудовищные недочёты в проекте реактора, ставшие причиной катастрофы, были просто скрыты от операторов, хотя проектанты о них знали и даже работали над исправлением своих ошибок. Но не успели.

Гомельцы, ровесники катастрофы в Чернобыле, считают, что им повезло

Только после аварии все такие реакторы были остановлены для "модернизации", а проще говоря, для устранения недостатков, приведших к взрыву. В 1987 году после проверки обновленных реакторов был составлен отчет, в котором было отмечено, что, по некоторым характеристикам, реакторы после модернизации стали даже хуже, чем были до аварии, и в некоторых ситуациях могут выходить из-под контроля. Отчёт сразу же был засекречен. И это через год после Чернобыля!

Как вы вообще узнали об аварии и почему пришли на атомную станцию? Что увидели и как на это реагировали?
В 7 утра, ничего не зная о случившемся ночью, просто вышел на свою очередную смену. В Припяти ничего необычного не происходило. Сел в служебный автобус, где уже было несколько человек, и поехал на работу. И только подъезжая к станции, увидел разрушенное здание реактора и, таким образом, узнал об аварии.

Первая мысль была: "Этого не может быть!" Затем появилось недоумение: "Зачем нас сюда привезли?" Разрушения были настолько большими, что казалось, погибла вся смена. На проходной нас встретил охранник в прорезиненном военном костюме и противогазе, которому к тому времени было приказано никого не пропускать. После переговоров по телефону с нашим начальством и начальством охраны нас-таки пропустили.

С территории станции разрушенное здание и обнажившееся оборудование были видны, как на ладони, и я пытался понять, в каком состоянии реактор, верхняя часть которого также оказалась видной снаружи. Были весомые основания полагать, что реактор оставался без воды и мог быть поврежден. Но в это не хотелось верить! Да и сам факт того, что нас сюда привезли, наводил на мысль, что ещё что-то можно сделать.

Переодевшись в белую операторской одежду, я отправился на своё рабочее место – пульт управления 4-го блока. Меня поразило, что внутри разрушенного здания остались неповреждёнными помещения, хотя в одном месте в коридоре и пришлось обойти небольшой завал.

У вас были какие-то специальные средства защиты в тот день?
И да, и нет. Охранник на проходной по собственной инициативе дал каждому из нас по таблетке йодистого калия, который защищает от радиации щитовидную железу. Я сразу принял эту пилюлю, и всю жизнь с благодарностью вспоминаю того прапорщика-блондина, хотя даже имени его не знаю.

После завала в коридоре засомневался, уцелело ли моё рабочее место, поэтому свернул в комнату службы радиационного контроля и спросил, можно ли пройти на пульт. Мне ответили утвердительно и предложили респиратор, что было очень кстати, и в итоге защитило мои лёгкие от радиоактивной пыли.

Ликвидаторы последствий аварии на Чернобыльской АЭС рассказали о выполненном долге

А вот от внешнего облучения защиты практически не было. Белый костюм с чепчиком был нашей обычной, повседневной спецодеждой. Каких-нибудь герметических или свинцовых костюмов у нас не было. Они в Чернобыле появились позже. У ликвидаторов, которые пришли после нас, рабочая смена из-за высокой радиации часто ограничивалась лишь несколькими минутами. А атомщики 26 апреля, несмотря на чрезвычайные уровни радиации, работали полную смену или пока могли стоять на ногах.

Знали ли вы о реальных уровнях радиации? Вы получили большое облучение?
Утром на пульте мне сразу сказали, что уровень радиации составляет 800 микрорентген в секунду (именно в секунду, а не в час), и я сразу подсчитал, что это ровно в тысячу раз больше допустимого уровня для работников АЭС. Это было потрясением для меня, но оказалось, что в других местах на 4-м блоке, где мне пришлось тогда побывать, было еще хуже.

Официально полученная мной в тот день доза составила 120 бэр (или 1,2 Зиверта). Много это или не очень? По тогдашним советским нормам, атомщикам разрешалось получить 5 бэр в год. С другой стороны, абсолютно смертельная доза – 600 бэр. Обычно, доза 100 бэр вызывает острую лучевую болезнь, но у меня такого диагноза нет; по крайней мере, официально.

И чем же вам пришлось заниматься в тот день на блоке?
О, после взрыва реактора, и ночью, и днём, у нас, атомщиков, было много работы, которую никто другой сделать не мог. Мы работали командой, и рассказывать только о себе было бы неправильно. Мои действия были лишь частью общих усилий.

Перед операторами стояли такие задачи: обеспечивать водой пожарных и тушить огонь, как с пожарными, так и самостоятельно; найти и спасти пострадавших; предотвратить новые пожары, взрывы, обрушения и т.п., то есть, исключить новые жертвы и выбросы радиации; выяснить состояние блока и, в первую очередь, реактора для принятия адекватных решений; и, наконец, охлаждать любой ценой реактор.

Врачи не говорили чернобыльским пациентам, что они обречены

Решая эти задачи, операторы бегали по всему блоку, где, кроме радиации, было немало других опасностей: раскалённый пар и вода, разорванные электропровода, едкий дым, пыль, свисающие бетонные плиты, готовые упасть в любой момент... Несмотря на это, огонь везде был потушен; были найдены и спасены все пострадавшие, кроме одного – он по сей день остаётся где-то под чернобыльским "саркофагом"; ценой жизни атомщиков было удалено из зоны пожара около ста тонн масла и нейтрализовано большое количество водорода, который бы неизбежно взорвался, если б был оставлен на произвол судьбы; были устранены другие, возможно, не столь показательные угрозы; и были испробованы все возможности подавать воду к реактору.

Я не тушил огонь и не выносил пострадавших, а в выполнении остальных задач принимал непосредственное участие. Но главной задачей для меня было охлаждение реактора. Этого требовали все мои инструкции, начальство атомной станции и даже чиновники из Москвы, которые периодически звонили на ЧАЭС.

Честно говоря, после увиденного снаружи идея подавать воду к реактору мне, и наверняка, не только мне, казалась очень сомнительной. Но отказаться от этого было трудно…

У моего приятеля недавно тяжело заболел друг. Врачи сказали, что уже ничего нельзя сделать. Но и родственники, и друзья, не жалея сил, средств и здоровья, бросились искать способ спасти умирающего: они хватаются за народные средства, старинные монашеские рецепты, ищут экстрасенсов и целителей-священников и т.п. Они вроде бы всё понимают, но и знают, что надо использовать любой шанс, и отдают себе отчёт, что никто другой, кроме них, этого не сделает. И совесть не позволяет им всё бросить и смириться с утратой. Мы, операторы, были в похожем психологическом состоянии.

Однако после 10 часов утра запасы воды закончились, и подача воды в реактор прекратилась. Атомщики начали заполнять специальные баки водой из речки, чтобы потом качать ее к реактору (к слову, через 25 лет в Фукусиме была похожая ситуация – японцы пытались охлаждать реакторы морской водой). Чуть позже, благодаря разведке, проведённой операторами, наконец, вырисовалась картина: реактор разрушен, подача воды к нему бессмысленна.

Чернобыль 30 лет спустя: Кто сейчас живёт в зоне отчуждения

Ближе к полудню начальник смены 4-го блока Виктор Смагин отдал команду: "Всем покинуть 4-й блок!". Несмотря на переоблучение и крайне плохое самочувствие, сам он ушёл с блока последним – около полудня он пришёл на 3-й блок, куда я пришёл по его же команде на 15 минут раньше. Смагин награждён Орденом Ленина, и вполне заслуженно. В той ситуации хвататься за соломинку и работать по инструкциям и командам сверху было проще, чем признать бесполезность своих действий и отступить! Смагин перенёс острую лучевую болезнь, живёт в Москве.

Что вы делали дальше?
По инструкциям, я должен был сменить Смагина, который едва живой отправился к медикам. Я получил от него один из его журналов, куда, как и в свой, обязан записывать все свои действия, и… вернулся на четвертый блок! Потому что чиновники звонили руководству ЧАЭС и всё еще требовали подавать воду к реактору, во что бы то ни стало.
Не берусь осуждать их за это. Чиновникам тоже никак не хотелось верить, что реактор разрушен, так как они свято верили, что советские реакторы не взрываются. Я, как оператор, имел право возразить и высказать свои доводы, но даже не пытался это сделать, так как прекрасно понимал: командую здесь не я.

Пока мои коллеги заполняли речной водой баки, расположенные на улице под стенами разрушенного блока, я несколько раз в одиночку ходил на пульт 4-го реактора, чтобы контролировать этот процесс, отключать ненужное оборудование, делал некоторые переключения. К концу смены воды в баках было достаточно, и, наконец, почти в 4 часа вечера, по команде сверху я попытался включить последний уцелевший насос для подачи воды к реактору. К счастью, насос не включился. Это была последняя кнопка, нажатая операторами на 4-м блоке. На этом попытки атомщиков что-либо делать в разрушенном блоке прекратились.

Вам было запрещено рассказывать о своих ощущениях – что именно вы чувствовали?
Сами по себе ощущения или изменения самочувствия, вызванные радиацией, не являются секретом. Но по ним знающие люди могли бы оценить уровни радиации в Чернобыле, а вот это скрывалось.

Впрочем, в тот день сильные ощущения были связаны не только с радиацией. Сначала, увидев руины, впервые в жизни почувствовал, как волосы встают дыбом. Потом, в самом начале смены, вернувшись из помещения, расположенного по соседству с реактором, куда с товарищами ходил подавать воду к реактору, был потрясен, насколько у меня искажено восприятие времени: мне казалось, смена заканчивается, а на самом деле прошло всего около получаса. Затем наступило ощущение неуместной приподнятости, торжественности, какой-то заряженности и готовности на всё – это называется радиационной эйфорией. Это сменилось тошнотой, которая прошла после приема противорвотной таблетки из солдатской аптечки. К слову, таблетки не всем помогли; у Смагина началась рвота. Во второй половине дня, когда я один приходил на пульт 4-го блока, становилось жутко от невероятной тишины, какой там никогда не бывало. А уже после смены в душе заметил, что всё моё тело покрыто красивым бронзовым загаром, кроме лица и рук – они были красными. Загар сошел через 3-4 дня. Были и другие ощущения, но это уже для разговора с медиками.

Звери стали хозяевами Чернобыльской зоны

Ещё интересный момент. Когда эвакуировали из Припяти персонал ЧАЭС, ручные электронные часы показывали время вроде 73:94 – электроника давала сбои из-за радиации. К слову, в отличие он населения города, которое было эвакуировано 27 апреля, нас начали вывозить только 29 апреля, и это растянулось дней на десять. Вывезли нас в пионерлагерь под Чернобылем, откуда персонал продолжал ездить на станцию.

Вы тоже ездили?
Нет, из-за большой дозы облучения меня держали "в резерве" до середины мая. Затем разрешили уйти в отпуск...