...Разговор этот ничего не даст ему, даже если она и согласится на разговор. Голос её услышать только? Зачем. Он сам с собой уже столько раз всё за неё проговаривал по ролям: и вопросы, и ответы. Уговоры, упрёки. Воображаемая Вера всегда ускользала.
Настоящая Вера всё ему разъяснила одним звонком на второй уже год. Извинилась, как могла покаялась. Сказала, что не хочет врать. Что встретила человека. Что не виновата. Повторила, что не виновата, как будто Илья с ней спорил. А он с ней при людях спорить не мог. Поэтому он спорил с Верой воображаемой – ещё пять лет. Но и воображаемую Веру переубедить не мог.
В вагоне метро он мог людей разглядывать безбоязненно, даже сидящих ровно напротив. В вагоне он никому не был нужен: все утопли в своих телефонах. Тётки крашеные крашеными ногтями, раскосые гастарбайтеры мозолями, школьники своими пальчиками-спичками – все разгребают в экранах что-то, у всех какая-то внутри стёклышек другая, более интересная и настоящая жизнь. Раньше смартфоны были только у продвинутых, у молодых. Пока Илья сидел, сделали и басурманский Интернет, и для стариков свой какой-то, и для молокососов.
У них на хате был один только телефон. Конечно, не у Ильи. Илье приходилось выторговывать себе секунды звонков и минуты во "ВКонтакте" за сигареты из маминых передач. Деньги бы отобрали сразу, а сигареты только ополовинивали, когда потрошили посылку: пошлина. И связь была дорогая. Так что и секунд маминого голоса, и минут на Вериной страничке оставалось в обрез. Хотя Вера туда фотографий почти не выкладывала, одни ссылки на клипы какие-то, на личностные тесты, на бессмысленную дрянь. Может, понимала, что Илья из тюрьмы смотрит на неё, и не хотела, чтобы видел.
И всё-таки Илья иногда выкраивал себе немного времени, чтобы на Суку посмотреть. Как там у него. Как жизнь идёт. Как звания растут. Как он в Тае отдыхает. Как в Европе. Какой "Инфинити" он себе купил. Каких девушек обнимает. Жизнь у Суки шла парадно. У Ильи горло крючьями драло, когда он Сучьи фотографии разглядывал; сердце ножом скоблило. Не мог смотреть на это – и не смотреть не мог: как человек вместо него живёт. А на остальную часть мира Илье уже трафика не хватало. В долг на зоне попадать было нельзя, там вся жизнь была только в дебет.
Ничего, привык без телефона. Хотя до посадки только о нём и мечтал, матери за год на день рождения заказывал, в универе на парту выкладывал сразу, как приходил на пару, чтобы девчонки восторгались диагональю экрана.
Это не самое ещё такое, к чему там привыкать пришлось.
Вышел на Савёловской. Опять менты. Всюду менты. Через Третье кольцо медленно проворачивали миллион автомобилей, фары горели днём, грязь из-под колёс была взвешена в воздухе, люди выкипали из подземных переходов, Москва ворочалась и дышала. Живая.Илье хотелось трогать её, трогать всё подряд, гладить. Он семь лет хотел потрогать её, Москву.
– Мне до Лобни.
Электрички поменялись сильно. Он их помнил замызганными, зелёными, с исцарапанными стёклами, с изрисованными боками, с деревянными общими скамейками, пол в подсолнечной шелухе, пиво пролитое испаряется медленно, и всё этим пивом пропахло. А теперь белые новые поезда с жёлтыми стрелами на бортах, сиденья мягкие, каждому – своё. Пассажиры сидели чинно. Белые поезда их облагородили.
– Не хочешь со мной на Навку сходить? Ледовое шоу, – говорила одна ухайдоканная смуглявая тётка другой.
– Я в тот раз была, феерия. Может, и сходила бы. Навка-то за этого выскочила, с усами, ну? Который путинский секретарь. Ничего мужчина, – отвечала та, более чем пятидесятилетняя, оштукатуренная поверх измождения.
– Импозантный.
– Да ну его, – отмахивалась первая. – Навка и получше бы себе могла. Мне вот знаешь, кто нравится? Лавров. Лавров хороший. Я бы с Лавровым лично. Он и порешительней твоего усатого будет.
Илья слушал и ничего не понимал. Поезд медлил. Пустые кишки урчали, под ложечкой сосало. На привокзальный чебурек он денег пожалел: цены в ларьке были московскими, а транспортные ему выдавали соликамскими. Зачем тратиться на чебурек, когда скоро мамины щи горячие? Очень захотелось этих щей. Трёхдневных. Со сметанкой. Хлеба туда сухого покрошить, как в детстве, как дед показывал. Баланду навести. Притопить корки в супе, но не до мякиша, а чтобы чуть-чуть ещё хрустко было, подышать щами – и, обжигаясь, ложку в рот. Слюна пошла...
Продолжение следует...
