После последней акции врачи говорили, что у вас подозрение на воспаление лёгких. Как вы себя чувствуете?
Не было никакого воспаления! Это была афёра врачей – им нужно было меня убрать из психиатрического отделения и переместить меня в реанимацию.
Зачем им это было нужно?
Чтобы спрятать от меня психиатрическое отделение, чтобы я не видел, что там происходит. Они с самого начала совершили ошибку и отправили меня туда. Я там провёл порядка трёх часов и за это время много чего увидел.
Сам по себе корпус отличается от остальных – обшарпанные желтоватые стены, мрачное всё. И при этом на стене палаты нарисован детский паровозик, как в детском саду. То есть там лежат взрослые мужики в памперсах, половина в слюнях, а на стене – паровозик. Я спросил у санитара, зачем это, а он сказал: "Чтобы было ощущение как в детстве, чтобы успокаивало". Но это выглядело совсем не успокаивающе, скорее как издевательство над понятием "человек".
Это жестокое место. Там люди делятся на две категории: спокойные и буйные. Первые это те, кто почти не может двигаться и их спокойненько кладут, делают, что им нужно. Если ты можешь хотя бы разговаривать, задавать какие-то вопросы, ты попадаешь в категорию буйных и тебе предлагают два варианта: либо лежишь на кровати без движения, либо к тебе применяется "вязка". Я отказался лежать без движения и через 20 минут санитары привязали меня к кровати. Потом ещё санитар угрожал мне каким-то хомутом, но я не успел узнать, как он применяется.
Мужчины которые что-то говорили, пытались рассказать мне, что происходит в отделении, они были привязаны. Один из них сказал мне телефон его родственников и попросил связаться с ними, если будет возможность – они даже не знали, где он находится.
Потом пришёл врач, я рассказал ему, зачем всё это сделал, он удивился, спросил "Неужели и сейчас используют психиатрию в политических целях?" И я показал ему на свои руки, привязанные к кровати. Буквально через полчаса приехали охранники из больницы, санитары сказали, что у меня критическое состояние и меня нужно срочно везти в реанимацию. И меня увезли. В реанимации всё уже было чисто, хорошо оборудовано, ничего такого, что мне нужно было увидеть. Мне пытались вколоть галоперидол, но я не позволил.
На следующий день пришла женщина психиатр. Мы поговорили, она очень удивилась желанию следственного комитета отправить меня на психиатрическое лечение и решила, что ни в каком принудительном лечении я, естественно не нуждаюсь. Через сутки меня выпустили.
Это и был ваш план, попасть в институт Сербского?
Ну, это была часть плана, одна из задач. Но основная задача была поставить вопрос об объективности психиатрии как таковой. Я отрезал мочку уха как Ван Гог. После этого он был объявлен сумасшедшим и началась травля. Я думаю, что это повлияло на его решение о его самоубийстве. Я сделал то же самое, но меня не объявляют сумасшедшим. Где психиатрия? Нету её. Это псевдонаучное объяснение изоляции. Ну нужно изолировать человека, чтобы он не перерезал там всех, его изолируют. А в том виде, в котором она существует, это просто подкладка под режим.
Вы считаете, что только в России так используют психиатрию?
Нет, конечно. Нет. Есть очень показательный исторический пример. В США в XIX веке были таки диагнозы как драпетомания и дизестезия. Психиатры изучали беглых рабов и находили, что стремление бежать из рабства – это психическое расстройство и называлось оно драпетомания. А стремление рабов разрушать продукт собственного труда назвали дизестезией. Но если говорить о том, что сейчас, я вижу, что происходит конкретно со мной, например – следственным комитетом овладела одержимость отправить меня в психиатрическую лечебницу и уже полгода они это пытаются делать. Было уже три отказа от судей. Но сейчас есть один небольшой нюанс, который мешает использовать психиатрию в репрессивных целях – она не находится в ведомстве МВД. Но мы видим, что реформы у нас проходят довольно быстро.
Кроме психиатрии вы в своих акциях затрагивали и ущемление свободы слова и другие проблемы. какие ещё темы в России требуют вашего художественного осмысления?
Я вообще-то всегда занимался только одной темой. Просто есть разные стороны. То, чем я занимаюсь, это политическое искусство. Я работаю с инструментами власти: церковь, идеология, законодательная система, силовые органы, психиатрия, СМИ, страх. меня интересует механика власти. Происходит интересная вещь: когда власть вцепляется в меня, она открывает мне новые двери и я всё глубже погружаюсь в эту систему.Больше вижу, больше узнаю.
А если после очередного перформанса вас посадят в тюрьму, как Pussy Riot, вы будете считать происходящее успешной частью своего эксперимента?
Так это всё часть одного процесса! Все тюрьмы, все административные или какие-то ещё меры пресечения – это всё рычаги для управления страхом. и поддаваться этому страху без какого-то размышления – это содействие властям.
А сами вы боитесь этого аппарата?
Безусловно я боюсь. Я такой же человек, как и все. Но я стараюсь отделить его от себя и понимаю, что с ним надо работать, потому что это инструмент управления. Для меня возбуждение административных или уголовных дел не является проблемой, они являются продолжением политического искусства. Когда проходит акция, начинается противодействие с этим аппаратом. Их цель – назвать акцию или преступлением или патологией. Тем же самым занимались в третьем Рейхе. Дегенеративное искусство – так называли неугодных художников. И на выставке дегенеративного искусства в Мюнхене рядом с каждой работой висели пояснительные записки, например, «Так большой разум видит природу». Также к акциям можно прикреплять записку «Так больной разум видит власть».
А если говорить о страхе, который заставляет слушаться, то мне вспоминается этот момент и психбольницы, когда предлагали лежать как будто привязанным. Все эти предписания подписки о невыезде – это то же самое. Ты лежишь и изображаешь, что ты привязан. Это психотюрьмы, в которых мы уже находимся.
Собственно по этому вы и игнорируете условия подписки о невыезде.
Конечно не соблюдаю. Я вообще нормальным бы человеком выглядел, если бы делал так?
А почему на часть акций вы приходите обнажённым?
Есть разные акции, у них разные задачи. На акции «Туша», когда я был замотан в колючую проволоку, то проволока – законодательная система – это оболочка человека, это то, что под одеждой. В случае с «Фиксацией» (напомним, в рамках этой акции Павленский прибил мошонку к брусчатке Красной площади, – Прим.Ред.) есть момент технический – было принципиально обнажить гениталии. Что мне было в гольфах приходить что ли? Как бы это выглядело вообще? А в последней акцией всё просто – они хотели получить моё тело на опыты, вот я им принёс. Всё равно они там одежду отбирают. Ещё часть тела оставил им в подарок.
Вы своим телом готовы жертвовать, но как ваши близкие и родные относятся к подобным вашим акциям?
Никто ничего не боится, близкие меня поддерживают. Дети мои знают прекрасно об всех акциях (одному шесть лет, а другому три года, – Прим. Ред.). Они сами находятся в этом процессе и нисколько не тревожатся, не удивляются – они очень адекватно это всё воспринимают. Проблем или недопонимания нет.
Не планируете ли каких-то новых акций?
Послушайте, это же долгий процесс. Сейчас только закончилась одна акция, нужно время на осмысление. О чём-то новом пока не время говорить.
