Глава 24.
Люди ошеломлённо стихли.
– Гад! Гадина! Ты что же... Что же ты... – Олежек прямо обомлел от того, как быстро и жестоко хрустнула скорлупа и как мгновенно она канула. – Ты гад! Гадина ты паршивая! Скотина ты! Ты убийца! Убийца!
Он полез вместе с Рябой по острой воде голыми ногами искать, куда запропастилась скорлупа – вон, кажется, она белела – но до неё первой голодная крыса добралась, вцепилась и потащила, вереща, куда-то на свой круг, и там сгинула. Это Олежека привело в отчаяние. Он посадил куру на жёрдочку и попёр на брокера, размахивая руками, как мельница. Столько лет в метро пробыл, а драться не научился. Брокер ткнул его коротко левой в подбородок и сразу опрокинул. С поддона, купая бороду через дырявые доски, Олег бубнил отчаянно и униженно:
– Жизнь всю мне... Скотина... Жизнь мою всю... Об колено... Торгаш херов... Учёный... За что? За что ты меня?
Люди от переживания подались вперёд, залезли и на их поддон. Артём на всякий случай перещёлкнул предохранитель на автомате, взялся посподручней. Но вступаться за бедолагу никто не спешил.
– Ну вот и Олежеку раздали, – шепталось вокруг.
– А и не хрен.
– Будя жировать.
– Пусть как все теперь.
Олежек заплакал.
– Да на Ганзе вон песку! На Новослободской прямо ремонт. Пускай песок поклюёт... – попробовал утихомирить его Гомер.
– На Ганзе… А ты и иди на Ганзу! Песочку там сыпанут вам!
Лёха, потерянный, сжимал своей здоровой рукой запястье резаной, страшноватый рот в его ладони не закрывался, и всем ясно было, что брокера нужно срочно, вот прямо сейчас, заливать спиртом, потому что в этом поганом мелководье водится такое всякое, что через день Лёхе будет непременная гангрена.
– Самогон тут есть у кого? – крикнул Артём драным джунглям. – Сполоснуть!
В ответ ему похихикали по-обезьяньи глумливо. Самогон, ага. Сполоснуть.
– У вас же вон! Полстанции в хлам! Гоните ведь из чего-то?
– Так это они глисту сосут! – объяснил кто-то сочувствующий. – Глиста им мульты показывает. А спирту в ней нет!
– Ни хера не могут! – разозлился брокер. – Сухорукие!
– А иди у солдатиков попроси, – посоветовали ему.
– Да, да, у солдатиков, – засмеялся другой.
– Правда! – Артём взял Лёху за плечо. – Пойдём к погранцам. Вернёшься на Ганзу. Визы стоят же.
– Куда?! – вскричал Олежек. – Вы куда собрались?! А я?! А жизнь моя?!
– Я к этим обратно не пойду! – заартачился брокер.
– Так, дядь... – Артём взялся за рожок, чтобы выщелкнуть оттуда Олегу утешение, но тот иначе всё понял.
– А и стреляй! Что мне без яйца теперь делать! Стреляй! – он поднялся с колен, схватил ствол и ткнул его себе в живот. Громыхнуло. Отлетела, порхая ощипанными крыльями, курица, забегала полоумно по поддону. Люди обалдели, оглохли. Звенело бесконечное эхо, уплывая по подземной реке.
– Ты что? – спросил у Олежека Артём. Олежек сел.
– Вот так вота, – ответил он. Пиджак на животе у Олежека мок чем-то блестящим, которое, стекая ниже, на белой полиэтиленовой юбке уже понятно виделось, как жидкая оранжевая кровь. Нелепица какая-то.
– Ты что это, дядь? – спросил у него Артём. – Ты зачем?
Олег поискал глазами курицу.
– На кого Рябу оставить? – грустно и слабо сказал он. – На кого её оставить? Сожрут.
– Ты зачем, идиот, это сделал?! А, идиотина?! – Артём заорал от никчёмности своей, Олежкиной и всеобщей.
– Не кричи так, – попросил Олег. – Умирать тошно. Иди, Рябушка... Иди ко мне...
– Вот ты сволочь! Вот ты идиот! Бери его! Бери его живо за ноги! На Ганзу пошли! – кричал брокеру Артём, принимаясь за Олеговы подмышки. Но Лёха своей раззявленной рукой ничего держать не мог. Тогда Артём всучил Гомеру баул, навьючил брокера рацией, а сам взял Олежека – лёгкого, обмякшего – и на закорках потащил его к переходу.
– Вот те и Олежек, – сказали в толпе.
– Был, да сплыл.
– И яйцо не спасло.
Гомер пошагал следом; и Лёха тоже, глупо глядя себе в ладонь. Курица, оправившись от контузии, заквохтала и помчалась, перелетая с поддона на поддон, за хозяином. И все болельщики процессией за ней двинулись, потирая руки и похихикивая. Кроме одного. Стоило отойти, как с лесов скользнула вниз половинчатая тень, прижалась к доскам лицом, сунула ручонку в грязь, в битое стекло – ничего не страшно, на беспризорниках всё само зарастает. К тому моменту, как они вернулись в центр зала, к ступеням, которые из моря подземного поднимались на те самые восемь метров в небо далёкое, леса вокруг были уже увешаны деревенскими. Гвалт стих, все ждали чего-то. Артём вылез на берег, установил свои болотные сапоги на гранит и забухал ими вверх, оставляя за собой грязные лужи.
– Эй, мужики! – крикнул он пограничникам, тяжело поднимаясь. – У нас тут ЧП! В лазарет нужно! Слышите?
Продолжение следует.