– Какая-то там подруга летала со своим мужем и очень там её ого-го, так что рекомендуем и всё такое. У нас деньги всё равно отложены были, а сейчас как раз рубль отскочил чуток, так что норм. Оставили нашего чувачка её родителям, он с ними, по ходу, на одной волне, и рванули вдвоём на сёрфе кататься. Ну и всё как подруга говорила. Вторая молодость, не поверишь. Две недели как один день. То есть пока ты там, кажется, что полгода прошло, время тянется еле-еле. А когда домой прилетаешь в Шарик, выходишь, распаренный и весёлый, а тут под ногами реагент плещется, в лицо то ли снег, то ли дождь, кожу сразу щипать начинает, ну и родиной так характерно попахивает... И ты такой: блин блинский, может, мне весь этот Цейлон приснился вообще? Загар тоже ненадолго, тут у нас солнце, знаешь, по ходу, витамин дэ из кожи обратно высасывает. Плесни ещё, что ли?
Илья плеснул. Серёга вылил в себя вторую стопку, пошарил взглядом по столу, поискал закуску, но к колбасе притрагиваться не стал.
– Потом с работой ещё завал, начальство вообще не очень разделяет отпуск в ноябре, говорят – месяц подождать не мог до праздников? Ага, а на праздники там билеты на самолёт уже распроданы все и на эйрбиэнби ценник конский, тем более мы хотели посёрфить спокойненько, форму восстановить, без свидетелей, а на Новый год там не океан, а борщ с австралийцами, это же не наш Новый год только, а международный. В общем, я ему такой: а не шли бы вы лесом, товарищ командир, – то есть не сказал, конечно, но громко подумал. А теперь мне говорят: план продаж у тебя за ноябрь никуда не делся, в оставшуюся неделю можешь тут у нас ночевать, если хочешь, но чтобы цифра была. И тут мелкий из сада приносит свою какую-то детсадовскую чумку, лбом можно арматурины сваривать, такой кипяток, Стася сразу мозг себе вывихнула, я на полчаса всего с работы опоздаю – начинается: мы тут с Тёмой, а ты там, а мы с Тёмой тут, а ты там, да тебе всё равно, да ты вообще не человек, ну сам можешь догадаться. Мне Тёму самому жалко – парню два года, температура под тридцать девять, а он не плачет, а смеётся, бредит, что ли... В общем, какая уже Шри-Ланка там, как будто и не летал никуда. Ну а ты-то... Ты как?
Серёга спросил у него, а посмотрел в телевизор. Потом на хлебные крошки. Потом в окно. Ни разу он ещё ему прямо в глаза не поглядел, подумал Илья. И даже просто с лица его Серёга срывался, дольше секунды не мог удержаться. Скользкое, видно, стало у Ильи лицо.
– Я как? Ну, вышел.
– Сколько лет-то прошло?
– Семь.
– Да, точно. Семь.
Илья налил ещё по одной. Он хотел бы, наверное, подружиться с этим Серёгой, как когда-то дружил с тем. Спаяться с ним краешками. Водка как ацетон, она у человечков краешки оплавить может, и им этими краешками можно краткосрочно соединиться.
– А... – Серёга уставился Илье в лоб. – А как на зоне там?
– Как. Обычно. Зона и зона.
– Ну да.
Хотел бы, но не мог.
– Слышь, – сказал он Серёге. – Дай мобилу на минуту.
– Что? А. Да. Конечно.
Он сунул руку в карман джинсов – торопливо. Достал тонкое серое зеркало.
– Седьмой, – прозвучало так, словно Серёга извинялся. – Погоди... Тут код, – он занёс уже палец над очерченными кружками-кнопками. Потом спохватился. – А, тут отпечатком же можно. Вот.
Отдал Илье будто нехотя.
Тот пригляделся к новым иконкам; вытащил из зеркала наружу телефон. Погладил пальцем стекло и, промахиваясь между тесно посаженных клавиш, набрал осторожно.
– Алё?
– Вера! – Илья отодвинулся, стул опрокинулся и стал падать, но падать в этой кухне было некуда, и он перекошенно повис.
Илья вышагнул из кухни, громко закрыл дверь.
– Кто? Илья?!
– Знаешь, что мне этот гад тогда сказал в клубе? Что мне эта тварь сказала тогда, падаль эта?! Даже если я твою девку сейчас при всех тут раздену и обыщу, ты ничего не сможешь сделать!
– Это всё не имеет значения уже.
– Не имеет! А чё имеет?! Чтобы он тебя как плечевую там?! Чтобы он разломал тебя?!
– Ты сделал, что сделал, Илья, – Вера говорила твёрдо. – Спасибо. Всё равно. Я тебя не люблю давно. Я, может, тоже тварь. Но и это значения не имеет. Я к тебе никогда не вернусь. Не звони мне больше. Ни с каких номеров. Прости.
Илья повесил трубку сам. Что-то услышал в Вере такое, от чего больше не смог требовать с неё любви. В ушах звенело. От её "прости" ему не полегчало. А стало так, будто наркоз прошёл. Прошёл наркоз, а вместо руки – культя. Кончено. Надо было резать. Гангрена. Повесил спокойно.
Иллюстрация к содержанию романа. Фото предоставлено Дмитрием Глуховским.
Продолжение следует...
Все части читайте в специальном разделе ЗДЕСЬ.