34 года назад произошла катастрофа мирового масштаба – взорвался ядерный реактор Чернобыльской атомной электростанции. Последствия тех событий ощущаются до сих пор. Вспоминаем самые интересные беседы репортёров Metro с очевидцами трагедий и экспертами – полные их версии читайте по ссылкам.
Колесо обозрения в зоне отчуждения. Фото pixabay
Колесо обозрения в зоне отчуждения. Фото pixabay1/7
Опубликовано 26 апреля 2016 года
Олег Генрих, оператор ЧАЭС, был на рабочем месте во время взрыва.
"Внезапно меня подбросило на месте! Тут же тряхнуло ещё раз. Взрывы были такой мощности, что многотонную плиту, которая герметизирует реакторный отсек, оторвало, перевернуло в воздухе, и она упала рядом. В операторской Толю Кургуза облило пароводяной радиоактивной смесью из вентиляционной трубы. Распахнул дверь, хотел помочь, но меня тоже обдало, обжёг грудь. Толе было куда хуже, его обварило. Зрелище не для слабонервных…
РИА Новости
К взорвавшемуся реактору направляется вертолёт.
Когда выбрался наружу, увидел, что стены нет, реактор вскрыт, из него идёт свечение. Словно северное сияние вижу. Зрелище завораживает! Фон – десятки тысяч рентгенов! А мы бежим мимо по радиоактивному графиту… Вот тогда испытали шок, поняли, что серьёзно "попали". Но не думали, что будем умирать!"
Опубликовано 26 апреля 2016 года
Алексей Бреус, оператор ЧАЭС, прибыл на место взрыва.
"Охранник на проходной по собственной инициативе дал каждому из нас по таблетке йодистого калия, который защищает от радиации щитовидную железу. Я сразу принял эту пилюлю, и всю жизнь с благодарностью вспоминаю того прапорщика-блондина, хотя даже имени его не знаю. Официально полученная мной в тот день доза составила 120 бэр (или 1,2 Зиверта). Много это или не очень? По тогдашним советским нормам, атомщикам разрешалось получить 5 бэр в год. С другой стороны, абсолютно смертельная доза – 600 бэр. Обычно, доза 100 бэр вызывает острую лучевую болезнь, но у меня такого диагноза нет; по крайней мере, официально.
В тот день сильные ощущения были связаны не только с радиацией. Сначала, увидев руины, впервые в жизни почувствовал, как волосы встают дыбом. Потом, в самом начале смены, вернувшись из помещения, расположенного по соседству с реактором, куда с товарищами ходил подавать воду к реактору, был потрясен, насколько у меня искажено восприятие времени: мне казалось, смена заканчивается, а на самом деле прошло всего около получаса. Затем наступило ощущение неуместной приподнятости, торжественности, какой-то заряженности и готовности на всё – это называется радиационной эйфорией. Это сменилось тошнотой, которая прошла после приема противорвотной таблетки из солдатской аптечки.
Кто виноват в трагедии, операторы или конструкторы реактора? Хоть я и работал оператором, по образованию я – конструктор ядерной техники, и моими преподавателями в МГТУ им. Баумана были ученые и конструкторы, создававшие чернобыльские реакторы. Я понимаю и операторов, и конструкторов. Работая более 20 лет в журналистике, я имел возможность посмотреть на проблему со стороны, и ещё больше склоняюсь на сторону операторов. Хотя бы потому, что по результатам многих исследований, чернобыльские реакторы могли взорваться даже в ситуациях, когда ни один пункт инструкций не нарушен операторами".
Опубликовано 19 апреля 2016 года
Наталья Хруцкая, жившая в Припяти маленьким ребёнком.
"Сам день был солнечным, тёплым. Многие подолгу гуляли по городу с детьми. Людей вовремя не оповестили о том, что произошло. Лично я поначалу не слишком сильно беспокоилась. Мне даже в голову не могло прийти, что случилось что-то серьёзное. Основной версией сначала было то, что на станции вспыхнул пожар. Ну, пожар, и ладно! Потушат его, и всё будет в порядке. А то, что там произошла катастрофа, что был мощный взрыв, этого в первых версиях произошедшего ни у кого не было. В школе я сразу заметила, что возле каждой двери лежит мокрая тряпка. Умывальники оснастили кусками мыла, перед обедом в столовой нас всех заставили мыть руки. В те дни стояла жаркая погода, окна в школе стали всегда открывать, а тут нам почему-то запретили к ним прикасаться.
Уроки шли как обычно. Учителя делали вид, что ничего не происходит. Единственное, наши технички бегали по школе с тряпками, всё протирали, руки заставляли мыть. Было видно, как они напряжены. На втором уроке нам принесли какие-то таблетки, раздали их, заставили выпить. А после окончания занятий нам сказали, что гулять нельзя, и все должны идти домой. Хотя обычно в субботу после школы всё самое интересное только начинается. Мы думали после школы сходить в бассейн, поплавать, но мама нас уже никуда не пустила".
pixabay
Жителей Припяти эвакуировали из-за ЧП.
Опубликовано 22 июня 2019 года
Инженер-механик реакторного цеха №2 Алексей Ананеко – один из трёх "дайверов", которые 6 мая 1986 года уберегли реактор от повторного взрыва. Им нужно было спуститься в бассейн под реактором и открыть задвижки, чтобы спустить воду. Учёные предположили, что раскалённая топливная масса, которая протекала под реактор, может попасть в бассейн-барбортер, заполненный водой. Возникла угроза парового взрыва.
"Страшно не было, потому что раньше таких аварий не случалось, и мы просто не могли представить последствия. Люди работали в обычном режиме. Конечно, мы переживали, ведь мы уже знали о пострадавших и умерших... Но вот мы пошли – сначала бежали по воде, потом шли по трубе, чтобы меньше с ней соприкасаться – опасались радиоактивности. Задвижки нашли быстро, надписи на них сохранились. Я открыл одну, а Беспалов – вторую. Вода стала шуметь по трубе, мы обрадовались и пошли обратно. Было чувство радости, что мы смогли справиться с этой задачей. Вернулись на рабочие места и доработали до конца смены. Моя соседка недавно вспомнила, что у меня ноги были тёмные, как после южного загара. Сначала проблем со здоровьем не было, но потом – появились..."
Опубликовано 22 апреля 2016 года
Главврач клинического отдела Института биофизики МЗ СССР (на базе Клинической больницы № 6) Наталья Надежина о пациентах, которые прибывали из Чернобыля.
"Поступали люди с разной степенью лучевой болезни, в том числе и крайне тяжёлые. Более половины пострадавших имели еще и лучевые ожоги. В первые несколько дней в нашу клинику поступило 237 человек с подозрением на острую лучевую болезнь. Двадцать семь из них погибли от несовместимых с жизнью лучевых поражений. Потом поступали еще пациенты, но те, у кого была подтверждена лучевая болезнь – 108 человек - в основном поступили в первые три дня.
РИА Новости
Восстановительное лечение больных, получивших высокую дозу облучения во время аварии на Чернобыльской АЭС, в загородном филиале 6-й городской клинической больницы. Принятие лечебных ванн.
Лечение проходило в зависимости от выраженности лучевых ожогов и степени тяжести лучевой болезни. Во время агранулоцитоза, когда снижаются основные показатели периферической крови (мало лейкоцитов и тромбоцитов), больные для защиты от инфекции должны находиться в асептических условиях – это стерильные палаты с ультрафиолетовым обеззараживанием воздуха, а при их лечении применяли системные антибиотики. Снижение тромбоцитов приводит к повышенной кровоточивости, поэтому при необходимости пациентам переливалась тромбомасса.
В острый период, когда снижаются лейкоциты, человек беспомощен перед инфекцией. Мы проводили хорошую профилактику инфекционных осложнений и кровотечений, поэтому от них практически никто не умер. Умирали те, кто получил дозы облучения, после которых уже не восстанавливаются ни костный мозг, ни кожные покровы (с большой площадью и тяжестью лучевых ожогов)".
Опубликовано 17 июня 2019 года
Советник президента Национального исследовательского центра "Курчатовский институт" Александр Боровой, который с 1986 года больше 20 лет ездил в Чернобыль в длительные командировки и тесно сотрудничал с химиком-ядерщиком Валерием Легасовым.
"Однажды ранним утром мы прилетели на вертолёте в одну из покинутых деревень. Надо было отобрать пробы почвы и отвезти их на анализ. Дела наши уже подходили к концу, когда из-за соседнего дома вышла странная процессия. Старуха с кошкой на руках, а сзади ещё одна старуха и старик, которому они помогали идти. Мы совершенно остолбенели. По нашим представлениям, на многие километры вокруг простиралась безлюдная зона. Я кинулся им навстречу, а когда подбежал, то сразу же задал далеко не самый умный вопрос: "Откуда вы здесь?" На что старик ответил: "Мы здесь родились. Ты вот что нам скажи, говори правду: до зимы доживём ли с радиацией этой? Или раньше помрём? Мы смерти не боимся, но знать надо, дрова на сколько запасать, как с провиантом быть?" Мы переговорили с пилотами и оставили старикам все консервы и шоколад из неприкосновенного запаса.
Уже вечером я дождался, когда в кабинете Щербины (советский министр нефтяной и газовой промышленности, руководитель ликвидации последствий чернобыльской катастрофы. – Прим. ред.) не было посетителей, и попросил секретаря пустить меня на три минуты. Я рассказал председателю про стариков и то, как я нарушил все инструкции и правила, посоветовав им остаться. Щербина поднял на меня красные от недосыпания глаза. "Просят, чтобы дали право на родной земле умереть? – спросил он. – Как можно отказать? У кого рука поднимется? Пусть живут. У вас какие-нибудь предложения есть?" Я сказал Щербине про воинскую часть, которая была расположена неподалёку, и спросил, нельзя ли в эту деревню раз в день присылать полевую кухню. Питание будет чистым, а внешняя радиация незначительная. На что он сказал: "Хорошо. Идите".
Опубликовано 24 ноября 2015 года
Заместитель директора по науке Международной радиоэкологической лаборатории Сергей Гащак – о жизни зверей на территории ЧАЭС.
"Наибольший всплеск был в первые годы после аварии. Наступили "мышиные года" – человек бросил поля и зернохранилища, что спровоцировало рост численности грызунов. Соответственно, появилось много мелких хищников – лис, сов и так далее. В целом животные неплохо чувствуют себя в зоне отчуждения. Их здесь много, они размножаются. Так будет и впредь, пока человек не вздумает вернуться".
Опубликовано 24 ноября 2015 года
Белорусский блогер Максим Мирович – о радиации.
"В тех местах, куда проводники-сталкеры пускают посетителей, уровни на удивление невысоки. Скажем, в "туристических" местах не так уж и много мест, где уровень превышает 200-300 мкр/час, что всего в 10-15 раз выше нормы. Для кратковременного пребывания такие уровни абсолютно безопасны – опасными считаются уровни, превышающие норму в сотни и тысячи раз.
Средний фон в Припяти – около 80 мкр/час, на смотровой площадке у Саркофага – около 400 в тихую погоду, а в случае, если ветер дует со стороны Саркофага – может быть 600-700. Самый высокий уровень радиации, который я видел в Зоне – 3000 мкр/час. Это было радиационное (скорее всего, цезиевое) пятно возле заброшенного садика в селе Копачи. Садик – одна из двух уцелевших построек села, все остальное обрушили бульдозерами в специальные ямы и закопали – насколько заражены были дома.
pixabay
Колесо обозрения в зоне отчуждения.
Место человеку в Зоне, безусловно, есть, но это место весьма своеобразное. Я говорю сейчас о тех нескольких тысячах сотрудниках ЧЗО, которые работают внутри периметра, а работ там осталось еще на несколько десятков лет – это и строительство объекта "Укрытие-2", и перезахоронение радиоактивных отходов, которые в 1986-88 годах часто разбрасывались где попало, и общий мониторинг ситуации. Хочется сказать этим людям огромное спасибо за их труд и отметить высочайший профессионализм – скажем, лесные пожары, возникшие в ЧЗО этим летом, были очень оперативно потушены".
Опубликовано 26 апреля 2016 года
Ведущий инженер по управлению реактором ЧАЭС Алексей Фатахов о вероятности новой ядерной катастрофы.
"До Чернобыля системы управления безопасностью АЭС практически не существовало. Чернобыль стал толчком к появлению и развитию всех основных постулатов безопасности АЭС. Фактически сейчас это целая отдельная научная область, отрасль знаний и вполне можно готовить специалистов в ВУЗах по специальности "Управление безопасностью АЭС". А может, где-то уже и готовят. Возможно ли повторение того, что случилось в Чернобыле? Это вопрос из области вероятности. В Японии считали, что невозможно. Получили Фукусиму. Эта авария тоже, кстати, стала толчком к пересмотру подходов к проектированию систем безопасности – раньше считали, что события, вероятность которых ниже определенной величины, можно не учитывать. Теперь, скорее всего, будут учитывать все события, вне зависимости от вероятности их возникновения. А вообще, сейчас в мире всего эксплуатируется около 400 реакторов, и вероятность аварии на одном из них не более одной за 250 лет".
Колумнисты Metro