Профессор Георгий Менткевич: Когда видишь, что происходит в здравоохранении – охватывает чувство стыда

Корпоративный конфликт в онкоцентре Блохина – одна из центральных тем осени. В октябре медучреждение на Каширке покинули врачи, недовольные руководством и ситуацией в онкоцентре в целом, в том числе – детские онкологи. Одним из уволившихся был известный профессор Георгий Менткевич, основатель отделения трансплантации костного мозга. В его поддержку в середине сентября родители маленьких пациентов запустили флешмоб, они требовали оставить его на рабочем месте. Менткевич дал Metro первое большое интервью, в котором объяснил, почему врачи решились на кардинальные меры.

Давайте проясним. Вы уже точно уволились?

– Да, я с пятого ноября официально уволен, до этого времени нахожусь в отпуске: днём передаю дела в онкоцентре, потом еду на электричке домой и вечером работаю папой.

И уже точно, что вместе с вами ушли и другие врачи, которые работали не только в детском институте, да? Я лично слышал от ваших коллег, что уволилось больше 20 человек.

– Я скажу так: ушло много докторов, в том числе легенды профессии, которые очень долго трудились в онкоцентре и равных им нет. Некоторые пока остаются, чтобы маленькие пациенты были в максимальной безопасности. Например, ещё на две недели остался доктор медицинских наук Игорь Долгополов, один из ведущих трансплантологов России. Он, кстати, тоже в институте никому не нужен, и это прискорбно. Понимаете, вместо ведущих докторов пришли гастарбайтеры. В основном они пришли из института Рогачёва и проблема в том, что там колоссальное количество ординаторов. А их же надо куда-то девать, вот перевели к нам. Они приходят, но не знают, как расписывать препараты крови. Они не знают, какие препараты можно совмещать, а какие нельзя. Короче говоря, они некомпетентны.

Ну вот потом уйдёт Долгополов, вы окончательно уйдёте. А что с детьми будет?

– Я не хочу давать оценку этой ситуации. Я ещё раз говорю, что за последствия, какие бы они не были – хорошие или плохие – отвечает, в первую очередь, дирекция онкологического центра, отвечают члены комиссии Минздрава, которые нас проверяли. Понимаете, у нас в нашей стране люди, которые принимают решения, они почему-то за них не отвечают. У нас не было в мыслях никогда уходить из центра, не лечить детей, не развиваться и так далее. И мы благодарны родителям, которые устроили такой массовый флешмоб и поддержали нас. Они сейчас, конечно, очень обеспокоены ситуацией. Знаете, у меня на днях был день рождения, мне передавали, что родители в соцсетях писали благодарности в мой адрес, поддерживали. Но если нам создаются условия, при которых мы не можем работать, извините меня, мы вообще-то не крепостные. Повторюсь: мы максимально сейчас обезопасили детей.

А вы общались сами с комиссией Минздрава?

– Нет. И никаких официальных выводов комиссии я лично не видел. Да, была пресс-конференция, но выводы, озвученные там, ни к одному делу не подошьёшь. Пусть нам, врачам, официально выскажут претензии. Отвечу по каждому пункту. Потому что я умирал с каждым из своих пациентов в течение тридцати семи лет. Кстати, знаете, с одним из членов комиссии у меня всё же был разговор, скажем так, в кулуарах. С нынешним директором Рогачёвского института, мы с ней столько знакомы, сколько многие не живут. Мы с ней разговаривали, наверное, больше часа. Я ей сказал: как же это так вот, твой заместитель сказал, что я не уникальный специалист, я на него офигенно обиделся. И, более того, он сказал, что на работу меня не возьмет в Рогачёвский институт. Ну, мы посмеялись. Она говорит: возьму. Может быть, это шутки, но на самом деле я думаю, что, конечно, ту или иную работу мы найдем.

Вы сказали "ту или иную". Я правильно понял, что речь идёт о медицине?

– Да, о медицине. Хотя некоторые одиозные клиники от нас уже отказались.

Их представители вам это лично сказали?

– Нет, не лично, мне это передавали. Ну и потом, у нас же очень большая команда уходит. И в некоторых медучреждениях под коллег собирались открыть целые отделения, а потом по звонку пошли в отказ.

Вы помните конкретный день, когда вы с коллегами поняли: дальше так жить нельзя.

– Конечно, нет. И я даже не могу сказать, что это был какой-то конкретный день. Это было не так, что бах – и всё. Когда начинаешь видеть, что вообще происходит в структуре здравоохранения и в онкоцентре в частности, охватывает несколько чувств. Первое – чувство стыда. Второе – чувство беспомощности, потому что детей с онкологией надо лечить хорошо, это не шутки, это не облегчение страданий. Если ты лечишь их хорошо, то у тебя выздоравливает 85% процентов от числа всех больных. Если плохо – значит, меньше. И если ты знаешь, что, например, в России отсутствует препарат для детей с острым лимфобластным лейкозом и знаешь, что его ввозят из-за рубежа и только за счёт средств благотворительных фондов, начинаешь чувствовать себя на работе очень некомфортно, накапливается нервное напряжение. Или вот ты знаешь, что человек, который пришёл в нужное ему медицинское учреждение и имея на руках полис ОМС не сможет получить качественную помощь в день обращения без справки по 57-й форме (направления в ту или иную больницу на лечение – Прим. Ред.). А эту справку ещё надо добыть. И это я привёл только маленький пример состояния дел в онкоцентре и в здравоохранении вообще. Это всё помножилось на моё недовольство новыми кадрами, что привело к тому, что мы открыто высказались.

В том видеообращении, в частности, досталось Светлане Варфоломеевой, новому директору детского института. Это правда, что вы и ваши коллеги ни разу лично ей не высказывали претензий?

– Мы неоднократно лично общались. На словах она нас успокаивала и говорила, что мы нужны и всё будет в порядке. Но эти слова напрямую расходились с её поступками. Это очень своеобразный, профессионально неприличный человек. Она разговаривала с разными докторами и аспирантами, не только со специалистами нашего отделения. И, например, рекомендовала на меня стучать. Ну какие ещё выводы я должен был сделать? Но все почему-то представляют ситуацию как исключительно мой бунт и что только недовольный Менткевич подбивает уйти команду. Однако со мной уходят доктора медицинских наук, кандидаты медицинских наук, выдающиеся специалисты в своей области. Я никому из них не могу приказать уйти при всём желании. Они уходят исключительно по собственным моральным убеждениям. Они приняли решение, что в сложившихся условиях невозможно работать и лично, смотря глаза в глаза, сказали об этом комиссии Минздрава.

Одна из претензий Минздрава к онкоцентру была следующей: пациентов лечили по неэффективным протоколам.

– Зайдите на сайт Минздрава и найдите хоть один утверждённый Минздравом протокол лечения детей с онкологическим заболеванием. Вы их не найдёте. Я в отделении использовал протоколы, которые базируются на протоколах детской онкологические группы США, членом которой являюсь. И мы чётко знали, что они эффективны. Но дело даже не в этом. Задача медицины не в том, чтобы выполнять рекомендации, а в том, чтобы раз в пять лет совершенствоваться и проводить что-то новое. Развиваться. Онкологический центр и наш институт детской онкологии был всегда заточен на одно правило: есть стандарт, но давайте всё-таки считать, что ничего идеального не бывает и наука не стоит на месте. Медицина не должна упираться в стандарты Минздрава, она должна развиваться. На данный момент ученые уезжают, учёные увольняются, в лабораториях никто не хочет работать за нищенские заработные платы. Сейчас немножко там какие-то гранты начинают появляться, но они не решают проблему фундаментальных исследований.

Директор онкоцентра Стилиди в одном из интервью сказал, что информационная атака на онкоцентр началась, как только Варфоломеева объявила о переходе на лечение пациентов по государственным квотам. А якобы раньше большинство операций проводились за счёт фонда "Настенька", где вы являетесь соучредителем. И вы могли сами решать, какие деньги врач получит за ту или иную операцию.

– Фонд "Настенька" был образован в 2002-м году, я действительно был и являюсь его соучредителем. Но все средства фонда "Настенька", которыми оплачиваются те или иные операции, проходят через бухгалтерию онкологического центра. И ещё с каждого платного пациента администрация имеет свой процент. Нет никаких левых доходов. И если бы они были, то были бы в курсе абсолютно все. У нашего фонда нет никакой крыши. Он проверяется так, как, извините меня, не проверяется ни один другой фонд.

В том же интервью говорилось, что вы зря жаловались на низкие зарплаты, потому что якобы у вас она составляла 600 тысяч рублей в месяц.

– Я не знаю, откуда Стилиди взял такую информацию. Таких зарплат у нас в отделении и близко не было. Если, предположим, кто-то получал зарплату в 350 тысяч рублей, то потому, что мы на самом деле хорошо работали. Мы очень хорошо работали и получали эту заработную плату за заработанные средства, а не карманным путем. Понимаете? Это все абсолютно официально, пожалуйста, проверяйте и показывайте. А самое главное, я всегда испытывал чувство обалденной гордости за то, что в моём отделе заработная плата медицинского персонала была выше, чем во всех коммерческих учреждениях города Москвы, за исключением какой-нибудь маммопластики или стоматологии, или чего-то еще.

Вы сами со Стилиди были в каких отношениях?

– Я не могу сказать, что мы были друзьями, общались, сидели вместе за столом, но, по крайней мере, мы друг друга знали. Я многократно консультировал и его детей, и его знакомых, и он консультировал моих знакомых, то есть абсолютно нормальные человеческие отношения. Но после назначения директором он изменился. Должны давать другие люди оценку его деятельности, это совершенно точно.

Давайте представим, что завтра пожелание ушедших докторов исполнится – и Варфоломеева покинет свой пост. Вы тогда вернётесь на свои места?

– Я думаю, что уже нет, потому что, на самом деле, институт детской онкологии разрушен. Приведено колоссальное количество людей, которые просто не соответствуют современным требованиям. Их что, надо увольнять, как вы их уволите? И кроме всего прочего абсолютно невозможные отношения сложились с администрацией всего института. Я не знаю, как этот вопрос будет решаться.

История конфликта

Позиция Минздрава по итогам проверки онкоцентра

Позиция директора онкоцентра Ивана Стилиди