30 сентября чеховская трилогия Андрея Кончаловского – «Дядя Ваня», «Три сестры» и «Вишнёвый сад» –  откроет программу XXVI Международного театрального фестиваля «Балтийский дом» в Санкт-Петербурге. До гастролей Павел Деревянко, играющий в первых двух спектаклях, поговорил с Metro о Чехове. Наш журналист встретился с актёром за кулисами Театра Моссовета за пару часов до его выхода на сцену.  

Чехов, как и вы, из Таганрога. Чему вы у него научились, играя семь лет в «Трёх сёстрах» и «Дяде Ване»?
До того как я взялся за эти роли, Чехов был для меня далёк. Он казался мне скучным. А в интерпретации Андрея Сергеевича я его почувствовал и понял. Чехов повлиял на меня, на мой характер, на всю жизнь. Он любил своих героев, жалел и прощал. Так вот и я научился любить и прощать людей. Во мне появилась терпимость к человеческим слабостям. Все мы грешны и смертны. Рано или поздно так или иначе мы все умрём. Так что зачем нам что-то делить друг с другом? И люди замечают, что я стал добрее, терпимее. Я заранее прощаю человеку его слабость, а он в ответ прощает мою.

Есть ли шанс, что и зрители, увидев трилогию, заново откроют для себя писателя?
Конечно! Я знаю такие истории. Люди, далёкие от театра, уходили заворожённые после просмотра. К тому же многие фразы из текстов Чехова ушли в народ, поэтому материал не кажется им чуждым: «В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли», «Надо, господа, дело делать!» Текст до сих пор актуален. Чехов – самый тонкий, нежный и глубокий автор. У него всё в подтекстах. Помните, как там у Чехова: «Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни».

Не обидно, что вы не играете в «Вишнёвом саде»?
Такова жизнь. Не всегда удаётся всё, что хочется. В тот момент, когда Андрей Сергеевич приступал к репетициям «Вишнёвого сада», у меня были съёмки в кино.

Зато у вас есть время передохнуть.
Это точно! Помню, когда мы играли в Лондоне в один день два спектакля – «Дядя Ваня», «Три сестры» – я всегда завидовал тем, кто участвует только в одном. Тоже хотелось прогуляться по городским улочкам. Изначально Кончаловский планировал, что мы будем все три постановки в один день исполнять. Но слава богу, он отказался от этой зате

Кто из героев вам ближе – дядя Ваня или Тузенбах?
Дядя Ваня – это махина, сложный нервный клубок. Он всегда заставляет меня волноваться, хотя мы играем спектакль уже семь лет… За день до нашего «Дяди» у меня начинает щемить сердце. А в день спектакля трясутся коленки, не хватает кислорода и каждый раз я говорю себе: «Зачем мне всё это нужно!?» Но стоит выйти на сцену и произнести первые реплики, волнение переходит в нужный нерв, присущий моему герою.

Текст забывали?
Текст вроде бы «прилип» ко мне уже давно, и выдам я его даже ночью, если разбуди, но иногда на спектакле может «выскочить» из головы какое-нибудь слово или фраза и наступает ад в виде ступора. Очень неприятное состояние. Слава Богу, у меня первоклассные партнёры, которые, видя мою растерянность, подсказывают текст либо вступают со своей репликой. 

Почему Кончаловский выбрал вас на роль дяди Вани?
Андрей Сергеевич привёл меня в этот спектакль, чтобы дядя Ваня был эксцентричный, а мне долго казалось, что это неправильно. Мне всё время хотелось успокоить моего Ваню, срезать углы, сделать его немного тише, интеллигентнее… Это был поиск. Сейчас у меня период острого дяди Вани.

Вам ведь столько же лет, сколько и вашему герою…
У Чехова дяде Ване 46. Я начал играть его в 33. Сейчас мне 40, но мне до сих пор наносят грим и клеят бороду – я всё ещё выгляжу моложе.

Вы обращаете внимание на реакцию публики, когда вы на сцене?
Бывает, что спектакль просто льётся… Когда мы хорошо, вдохновенно играем, зал следует за нами. Порой я чувствую, что зритель дышит вместе со мной, слышу эту тишину, когда ничего не скрипнет, никто не кашлянет. И это удивительные моменты. Время по-другому течёт. Тогда чувствуешь себя магистром человеческих душ.      

А если вдруг зазвонит телефон?
Слава богу, давно ничего подобного за последние годы не случалось. Я уже и забыл, что такое возможно. Быть может, зрители стали более сознательные. Ведь раньше действительно происходили порой неприятные моменты, когда в зале во время спектакля звонил телефон, или вдруг кто-то начинал громко говорить. Было это во времена «Крошки Цахеса», и «Вия»…  На такие эскапады я остро реагировал. И, к сожалению, выключался из процесса. Хотелось закричать со сцены: «Где уважение, люди?»

Для вас зритель на одно лицо? Или в столицах и регионах по-разному воспринимают постановку?
Перед тем как выйти на сцену, я всегда смотрю в зал. Интересно, кто пришёл. Используя опыт Михаила Чехова, пытаюсь влюбить публику в себя и сам влюбиться в публику. Зрители везде разные. Я очень люблю играть в столице. Московская публика отвечает в такт. Она самая адекватная. Питерский зритель мне менее понятен. Он сложносочинённый. Петербуржцам труднее угодить. Я надеюсь, что в этот раз мы сольёмся в обоюдном душевном экстазе. Ну и конечно, самая приветливая публика в регионах.   

В планах есть ещё спектакли?
Пока нет.

Кино на первом месте?
В кино комфортнее. Я там всё знаю. И свободен как рыба в воде. Не волнуюсь чрезмерно. Всегда можно переснять неудачный дубль, а вот в театре ошибку не исправишь.

Тогда зачем вам театр?
Для внутреннего роста – профессионального и человеческого. Только преодолевая себя, мы растём. (Зевает.)

Вам через час выходить на сцену и играть поручика Тузенбаха, а вы засыпаете. Где будете искать силы?
Очень просто! Сейчас я переоденусь, мне наклеят усы, завьют волосы… и сон уйдёт. Искусство дарит энергию безвозмездно.