Глава 42

На тротуаре. Не манекен. Манекены так не умеют ложиться: мягко. Их всегда судорога столбнячная корёжит, руки не сгибаются, ноги торчат, спина как палка. А этот вот – подобрался, поджался, как маленький. И умер. Артём оглянулся быстро. Никого. В чёрной форменной химзащите. Автомат в руках. Каска сбита, рядом валяется. Смотрит в асфальт, в засох­шую кровь. В затылке дыра. Пригляделся – и из живота ещё натекло, полоса по земле тянется.

Ранили, значит, а потом подошли и ползущего добили. А ему, видно, было совсем плохо: занят был тем, чтобы не умереть, чтобы ещё поползти, очень на этом сосредоточен. Даже не обернулся, не посмотрел в лицо тем, кто стрелял. Ну и им это было не интересно. Вот первый. Значит, никто их не жрал. И автомат не взяли, побрезговали. Вот странно.

Артём присел рядом, попытался его забрать. Но руки у убитого закоченели, хоть пальцы ему ломай. Ладно, оставь себе свой ствол. Отсоединил только рожок, нашёл запасной. Настроение даже поднялось. Будто Дитмар ему аванс за операцию выплатил. Сталкеры в мародёрство не верят. Сталкеры верят в такое: взял у покойника снарягу, считай, помянул. Ему всё равно со снарягой лежать бессмысленно и тоскливо. Ему приятнее, если она ещё хорошему человеку послужит.

Дальше хотелось побыстрее. Откуда этого страдальца пулей достали? Почему товарищи не остановились, не подобрали, не понесли втроём раненого в укрытие? Не могли сами же своего и докончить? Почему автомат бросили тогда подотчётный? Спешили? Расспросить бы их.
Но расспросить не вышло. Второй лежал метров через триста. Звёздочкой лежал, на спине.

Хотел в небо напоследок посмотреть, только вряд ли что увидел: один окуляр противогаза прострелен, другой изнутри весь бурым залит. И под спиной лужа. Так же то есть: сначала подбили, потом подошли – и контрольным. Друзья его и здесь задерживаться не стали.
Что-то вдалеке почудилось. Порывом ветреным принесло. Гул. Двигатель как будто. Не понять толком: слишком громко гудит воздух в фильтрах, противогазная резина уши затыкает. Артём быстро отнял у мёртвого рожок, прижался всё-таки к стене, заторопился, озираясь. До Охотного Ряда полкилометра уже всего. Теперь бы не сковырнуться нигде самому.

Третьего не сразу заметил; боковым зрением только. Этот хитрый был, свернул с улицы, хотел в ресторане спрятаться. А как спрятаться, когда все стены стекольные? Отыскали и изрешетили всего. Был человек – стал куль. Выволокли, наверное, из-под стола – и докончили.

А вот сейчас был шум. Точно. Рык моторный. Артём задержал дыхание. Нет, не помогло. Тогда стащил противогаз – какая уже разница, что там через год будет? – повернул ухо навстречу ветру, чтобы тот слушать не мешал. И повторилось: надсадный рёв. По газам дали где-то далеко, за домами. Машина. Рабочая. Кто? С места Артём рванул уже изо всех сил. Вот, значит, как. Вот почему они бежали и вот почему не могли убежать. Их догоняли по одному, добивали – остальные получали фору ещё метров в двести-триста пока, но потом и следующего доставали.

Но почему не отстреливались? Почему не засели в какой-нибудь витрине, не дали отпор? Надеялись до Театральной всё же успеть?

Сначала не хотелось трясти ранец, но взревело вдруг совсем чётко: по прямой уже, по туннелю уличному, за спиной. И Артём понёсся скачками, не оглядываясь, не останавливаясь, – вперёд, вперёд; если от тряски рванёт, не так страшно, как если сначала подстрелят, а потом ещё добивать придут... Пусть уже бы и рвануло...

А потом расслоилось: моторов два было, не один. Прямо сзади и ещё сбоку... Вроде. По одной стороне улицы и по другой. Загоняют его? Кто это может быть? Кто?! Спрятаться? Нырнуть в дом? Побежать, укрыться в какой-нибудь квартире? Нет... С фасада на этой улице не было жилых подъездов. Одни аквариумы магазинные, выгоревшие, пустые, без выхода. Вот до поворота ещё чуть. Там Охотный Ряд... Потом Думу обогнуть... И всё. Четвёртого сталкера не было нигде на Тверской; значит, успел завернуть; значит, и Артём успеет, может, должен успеть.

Тень свою увидел впереди – длинную, жидкую. И дорожку света. Они сзади фары ему в спину включили. Или прожектор? Через глотку в лёгкие колючую проволоку протащили. Протащили и дёргали туда-сюда, чистили Артёму бронхи, как бутылочным ершом. Не смог совладать с собой, оглянулся на бегу.

Там был внедорожник. Широкий, тварь, внедорожник. Гнал по тротуару: дорога ржавчиной вся забита, не пускала. Потом визгнул тормозами, остановился: что-то мешало ему проехать. Артём глотнул воздуха холодного и завернул за угол. И тут же сбоку послышался второй мотор – надрывный, комариный, дребезжащий. Мотоцикл.

Государственная дума стояла тяжёлая и основательная: первый этаж из сумрачного гранита, верх серо-каменный. Мотоцикл вырвался вперёд, мчал сбоку. Ездок, не отвлекаясь от дороги, выбросил влево руку, сверкнул огнём наугад; застрекотало, заотскакивало от могильных стен. Артёма миловало. И он тогда тоже, не останавливаясь, не сбавляя, выставил прыгающий автомат и куда-то туда, в мотоциклиста, резанул. Всё мимо. Но тот дал по газам, чтобы не подставлять себя под слепые пули, рванул вперёд, ушёл где-то далеко разворачиваться. Сзади снова взревело. Внедорожник выпутался. А Артёму до Театральной, до входа, – уже чуть-чуть, уже только сто метров. Открыт вход, Господи? Господи Иисусе, вход открыт?