Глава 33
- Не оставлял? – омертвело спросил у Гомера. – За столом не выпадало?
Тот развёл руками. Без паспорта. Без паспорта в метро нельзя. Ни на Ганзу, ни в Полис, ни на Красную линию. Ни на Алексеевскую, и ни на какую другую станцию, где люди хоть пытаются о завтрашнем дне думать. А можно: околеть от голода на диком полустанке или в туннеле быть сожранным.
Народ уже собрался. Глазеют – пополам подозрительно и сочувственно. Плевать на ротозеев. Некогда прятаться: надо правду знать. Влез в ранец при всех. Показал зелёный бок рации. Пограничники заметили, насупились. Выложил и рацию, и динамо-машину. Люди закудахтали.
– Нету!
Гомер сам уже дальше: махнул рукой, бочком подступил к пограничникам, стал их соблазнять; хотя чем там уже соблазнять? Полтора рожка патронов осталось – самое большее. Не приведи господь, стрелять придётся.
– Отказать! – рычит жирдяй – начзаставы. – Мы пустим, а с нас потом красные кожу с живых снимут! Вам всё равно дальше Сретенского бульвара не уйти.
– Чего это?
– Красная линия вчера отрубила. Вошли на Сретенский, проверяют документы у всех. На саму
Линию хода нет, выхода тоже. Что-то заварилось там у них, а что – никто не знает. Так что... На Сретенский-то вошли. От Сретенского до нас тут... Лучше не провоцировать.
– Говорят, красные Театральную брать будут.
– Кто говорит?
– Люди говорят. Чтобы Рейху не досталось. Боятся, что фашня первой хапнет. Готовятся.
Перерезают все смежные с Рейхом.
– И когда? – Артём так и застыл над растерзанным ранцем.
– Когда-когда. Поди спроси у них. В любую минуту могут. Если уж утекло...
– Надо... – Артём зло, нервно стал впихивать обратно динамо-машину, рацию, всё своё проклятое барахло. – Надо... Иди сюда, дед. Двинешь один туда через Сретенский. У тебя паспорт, у тебя глаза добрые и борода, как у Деда Мороза, у тебя курица идиотская, тебя не тронут. Я поверху... Поверху пойду. Встретимся там. На Театральной. Если её красные не возьмут раньше. А если возьмут...
Гомер наблюдал за ним потерянно; кивал – а что ещё оставалось делать?
– А ведь... Ведь если бы не решил тогда... За Олежека... За здоровье его... – с ненавистью поглядывая на курицу, бормотал Артём, доскладывая в баул последнее. – И ведь всё зря! Не жилец!
Посадил себе на плечи своего ездока, вернулся к погранцам распаренный, злой и от злости будто подлечившийся даже.
– Где у них тут подъём? Где наверх – что тут есть? Лестница, эскалатор?
Начзаставы покачал лысой башкой, почти жалеючи:
– Сталкер, да? Нет тут подъёма. Завалено сто лет как. Кому тут наверх шастать?
– А у вас? На Трубной? Есть?
– Запечатано.
– Да что ж вы за люди такие! – выкрикнул Артём бешено. – Вам вообще, что ли, верх не нужен?!
Старший не стал даже отвечать. Повернулся к Артёму раскормленной кормой, брюки лопаются: а пошёл-ка ты, учить ещё будешь. Артём раздувал грудь, пытался успокоиться. Бежал-бежал по лабиринту, и выход впереди казался уже, и вдруг все коридоры окончились тупиком. И позади мостки, по которым прыгал, все в пропасть ухнули; куда деваться теперь? Загнали.
– Артём, – старик тронул его. – А если мы через Рейх всё-таки? А? До Чеховской... Там только на Тверскую попасть... И вот, Театральная уже. Можем сегодня даже успеть, если всё гладко...
Больше-то ты никуда. Тот ничего не говорил, как воды в рот набрал. Только тёр и тёр шею: в горле першило.
* * *
– Не опоздали ещё?
Унтер с родинкой обрадовался искренне.
– Вас ждали!
Артём помялся, оглядывая колонну: ему сейчас тыкаться ей в хвост?
– У меня... – он понизил голос, – документов нет. Без документов берёте в этот ваш легион? И – сразу говорю – это снаряга сталкерская. Плюс радио. Чтобы потом вопросов не было.
– Прекрасно без документов берём, – заверил его унтер. – Всё равно биографию с нуля переписывать. Кому какое дело, кем там раньше были герои Рейха?
Они ушли с Цветного последним бутылочным баркасом: Гомер с Артёмом, радостный от их скорой встречи Лёха и унтер с родинкой промеж глаз, назвавшийся Артёму: Дитмар. Двое других, безымянных, в чёрной форме, налегли на весла, и от Цветного скоро осталась одна медная копейка в конце туннеля. А потом и копейка утонула.
