Глава 32

– Надо уходить, – Артём отставил пустую миску.

– Я через час отбываю! – сообщил Лёха.

– Обратно? Думаешь, на Ганзу пустят?

– Не. Я подумал и понял: вырос я из навоза. В Железный легион пойду.

– А? – Артём повернул на брокера свои глаза: красные, натужные. Вот для чего он отмылся.

– Послушал пацанов: тема! Пока мы, нормальные, уродов на поверхность не выкинем, нам тут жизни не будет. В общем, отбываю в Рейх с добровольческим взводом. Не поминай лихом!

Гомер только поморгал влажно: он, кажется, уже был в курсе.

– Ты что, дебил? – спросил у Лёхи Артём. – Ты дебил, что ли?

– Да пошёл ты! Ты-то что об уродах знаешь? Понимаешь хоть, какая у них мафия дикая по всему метро? И эти все гады на Рижской... Точно ведь! Вернусь к ним в подкованных сапогах. Они там сапоги выдают атасные.

– Я об уродах знаю кое-что, – ответил Артём.

– Короче! – сказал Лёха так, как будто это был конец предложения.

– Ну, – сказал Артём. – Встретимся как-нибудь, значит.

– Обязательно, – радостно откликнулся Лёха. – Обязательно встретимся.

Он встал, хрустнул счастливо руками: в них пора было брать свою жизнь. Тут его взгляд упал на тюкающую пол курицу.

– Раздербаним, может? – предложил он.

– А что с Олежеком-то, кстати? – вспомнил Артём.

– Склеил ласты! – бодро объявил брокер. – Как я и думал.

* * *
Пробиться сквозь Гоморру с ранцем и баулом было ещё сложней, чем нагишом. Лабиринт ожил, калейдоскоп гадюшников встряхнулся, сложился новым узором, и верная дорога наружу устарела. Так вместо перехода на Трубную их вытолкнуло к пути-каналу.

– О! Гляньте-ка. Это же соратник наш! Сталкер!

В спину сказали. Артём не отнёс это даже к себе. Но хлопнули по плечу, заставили обернуться. Там стояли четверо в чёрной форме, трёхпалые свастики на рукавах; Артём их не опознал сперва, а потом будто в трёхлитровую банку с солёными грибами вгляделся, и в рассольной мути они к нему повернулись лицами. Из позавчера. Чего он ещё успел назабывать?

– Помните, товарищи? Сталкер, ну? Который наш человек! Луноходом от нас уполз ещё.

– Хо-хо! Какие люди! – улыбки искренней Артём не видывал давно.

– Может, с нами? Нам идейные нужны! – позвал тот, с родинкой. Воротники у них были в унтер-офицерских петлицах, а позади по трое строилась к отправке колонна сброда; где-то в хвосте Артём уловил и бывшего брокера. Догадался: добровольцы. Железный легион. За чистоту генов. А не пил ли он за это? Хоть бы вырвало тогда. И затопал от них, от греха подальше. Теперь вот чудилось: все жители славного города Гоморры смотрят на него с прищуром, с узнаванием, подмигивают: как же, как же, встречали тебя тут давеча на карачках и без порток, чего не здороваешься? И другое ещё вспомнилось: как за ним шёл кто-то, преследовал, не отставал, трезвый, надменный, взрослый, пока Артём, как годовалый ребёнок на расползающихся четвереньках, убегал от позора. И что-то этот человек хотел от Артёма. Липко, как кошмар; а кошмар ли?

А ведь в Гоморре, подумалось, местных мало. Все приезжие. Фашистов видно – они, дураки, в форме; а кто ещё тут, в гражданском? От Трубной и к Ганзе можно попасть, и к Красной линии, и к бандитским вольницам на Китай-городе, а оттуда – куда угодно. И кто угодно может сюда приплыть: любая изголодавшаяся сволочь. Может, легко отделался ещё. Знать бы только – чем. Кое-как выпутались и оказались у перехода на Трубную. Артём – с вьюками, Гомер – с курицей: старик заупрямился и не захотел губить её, чтобы отдать половину брокеру-добровольцу. Кура, как и предсказывал Олежек, более не неслась.

Тут был сюрприз: паспортный контроль. Чем перебивалась Трубная, Артём не помнил; но, видимо, не цветным делом, раз привередничала. Виз не требовали, но без документов не пускали. Гомер достал зелёную книжечку с орлом в короне: Николаев Николай Иванович, 1973 г. р., русский, женат и зачёркнуто. На ламинированном фото – без бороды и не седой ещё; и сорока нет. Но угадывается, угадывается.

Артём сбросил ношу, полез по карманам. В штанах – нет. Похолодел. Ведь не в куртке, а? Ведь не в куртке, которая пропала, ведь не вместе с исчезнувшим грибом, который должен был Артёма хранить, спасать и приземлять? Раскрыл баул и, покрываясь клейковиной – выпитый яд через поры от страха потёк – зашарил, зашарил, то туда руку запустит, то сюда, потом психанул, выдернул костюм, при всех распластал свою вторую шкуру на полу, по карманам баульным, автомат под себя, всё вывалил уже, во все углы заглянул. Нет! Нету!