Глава 26
– Мне умереть хочется, – подтвердил Олег. – И яйцо моё разбили. Очень устал жить.
– Живо нашёл, как отсюда выгрести! – Артём стволом пихнул застывшего брокера; обернулся к Олежеку. – А ты покажи пузо!
Ну что: грязная кожа, в коже дыра, перекачивает воду изнутри наружу, всё перемазано. Гомер тоже посмотрел, пожал плечами. Умрёт или нет – одному богу известно. Умрёт, наверное. И ничего Артём не сумеет изменить, как никогда не умел. Лёха взялся за своего нательного Христа, как за парашютное кольцо, зашевелился и пошёл, оскальзываясь, пригибаясь, искать спасение.
Из волчьей ямы выход искать. Кто это виноват, хотел решить Артём. Он сам виноват, этот человек с яйцом. Я не стрелял в него. Когда он умрёт, он сам будет в этом виноват.
– Куру он, между прочим, мне обещал, если сдохнет, – сказала совсем над ухом коренастая женщина со сдутой грудью и заплывшим глазом. – Нас с ним много связывало.
– Уйди, – слабо попросил Олежек. – Ведьма.
– Не бери грех на душу. Тебе там кура не нужна будет. Скажи им давай. Пока ещё можешь.
– Уйди. Дай о боге подумать.
– Куру завещай и думай. А лучше сразу её мне...
Курица прикрыла глаза под Гомеровой ладонью. Ей уже было всё равно.
– Как выбраться отсюда, тёть? – спросил Артём у синячной.
– Да куда тебе, сладкий? И зачем? Тут ведь тоже люди живут. Куру можно и вместе держать.
Олежек вот околеет... А уж с тобой-то мы договоримся! – она подмигнула тем глазом, который ещё мог мигать. Это не я его убил, решил Артём. Это не я его убил, Жень. Я не виноват. Он сам налез на пулю. Мне его убивать, сам посуди, какой резон? Идиота этого. Слышь, Жень?
– Тут никакого Жени нет, – сказал ему осторожно Гомер.
– Эй! Эй!
Какая-то песня послышалась, принеслась издалека. Марш.
– Эй! Там!
– Что?!
– Там плывёт кто-то! Из туннеля плывут!
Лёха стоял над ним, удивлённо пялясь на сработавшего Иисуса. Артём подхватил Олежека, который, высыхая, всё легче становился, и они все побежали медленно к пути-каналу. Там и вправду показалось что-то. Плот? Плот! Светил головной фонарь, плюхали вёсла, бодрился нестройный хор. Гребли со стороны Савёловской – и шли как раз в направлении Цветного. Артём выковылял навстречу, чуть не проваливаясь вместе с раненым в канал, чтобы по-идиотски в последний момент утонуть.
– Стойте! Эй! Стойте!
Вёсла перестали частить. Но было не разобрать ещё, что там. Кто там.
– Не стреляйте! Не стреляйте! Возьмите нас! До Цветного! Деньги есть!
Плот подползал поближе. Ершился стволами. На нём было человек пять, вооружённые. И – теперь можно было увидеть – оставалось место ещё для нескольких. Все собрались на краю: Артём с умирающим, Гомер с курицей, и Лёха со своей рукой. Их по очереди обследовали широким лучом.
– Вроде не уроды!
– За рожок доставим! Залазь...
– Слава тебе... – Артём не договорил даже; хотелось петь.
С таким сердцем, будто это его родного брата помиловали, он положил Олежека на плот – непотопляемый, связанный из тыщи пластиковых бутылок, наполненных пустотой. И сам свалился около.
– Смотри у меня, только попробуй околеть до Цветного! – внушил он Олежеку.
– Я не поеду никуда, – возразил тот. – Ехать ещё куда-то. Смысл.
– Не увози его! Не рви женского сердца! – причитнула баба с синяком.
– Да куда ты его повезёшь? – высказались в поддержку из джунглей. – Не мучь человека, оставь тут. Здесь жил, здесь и душу отдаст.
– Да вы его сжуёте раньше, чем он окочурится!
– Обижаешь!
Препираться времени не хватало – отплывать пора.
– Куру! Куру оставь! Чтоб тебе на оба глаза ослепнуть!
Ничего, не ослеп. Уехала в прошлое станция Менделеевская. Впереди было плаванье по сливной трубе на другой край света, откуда им маяком мерцала жизнь.
– А вы куда сами-то, братцы? – спросил у бутылочных гребцов брокер.
– В Четвёртый рейх плывём, – ответили ему. – Добровольцами.
Плыли. Толкнулись бортом в утопленника. Тот болтался горбом кверху, руками дно ощупывал. Потерял что-то там, наверное. Жалко было его, до Цветного всего чуть не доплыл. Или это он оттуда далеко сбежать не успел?
