Глава 3

– Там ничего нет! Ничего! Нечего там искать!

– Я же говорил тебе, дядя Саш.

– Никита! Ты-то что зеваешь? Давай, проводи граждан!

– Есть, Сансеич. Так, кому тут приглашения отдельные? Шевели, шевели… – затараторил Никицка, сгребая толпу.

– Ерунду ты говорил. Послушай… – Сухой выпустил надувавший его воздух, обмяк, сморщился, опустился рядом с Артёмом. – Ты же гробишь себя. Думаешь, этот костюм от фона тебя спасёт? Да он как решето! От платья ситцевого толку больше!

– И что?

– Сталкеры столько не поднимаются, сколько ты… Каждый день же почти! Ты дозу-то пробовал считать? Ну ты жить хочешь или сдохнуть?

– Я уверен. Что. Слышал это.

– А я уверен, что тебе причудилось. Некому там сигналы слать. Некому, Артём! Сколько я тебе говорить должен? Никого не осталось. Ничего, кроме Москвы. Кроме нас тут.

– Не верю.

– Да мне, думаешь, дело есть, во что ты там веришь, а во что нет?! А вот если у тебя волосы выпадут, до этого есть!

Артём пожал плечами. Помолчал, взвешивая. Сухой ждал.

– Я слышал это. Тогда, на башне. У Ульмана в рации. Чьи-то позывные. Есть ещё выжившие. В других местах. Мы не одни!

– А кроме тебя никто не слышал. За всё время, сколько ни слушали. Пустой эфир. И что?

– И я пошёл наверх, вот что. Вот и всё.

Артём поднялся на ноги, распрямил спину.

– Я внуков хочу, – сказал ему снизу Сухой.

– Чтобы они тут жили? В подземелье?

– В метро, – поправил его Сухой.

– В метро, – согласился Артём.

– И нормально они тут проживут. Хотя бы родятся. А так…

– Скажи им, чтобы открыли, дядь Саш.

Сухой смотрел в пол. В чёрный блестящий гранит. Что-то там, видно, было.

– Ты слышал, что люди говорят? Что крыша у тебя поехала. Тогда, на башне.

– Плевать.

Сухой замолчал. Протикала секунда.

– Никита, открой ему. Пускай валит. Пускай околеет. Я устал с ним бороться.

Никицка послушался молча. Артём удовлетворённо кивнул.

– Скоро вернусь, – сказал он Сухому уже из буфера.

Тот по стенке поднялся, обернул к Артёму сутулую спину и зашаркал прочь, полируя гранит.
Грохнула дверь буфера, запираясь. Зажглась ярко-белая лампочка под потолком, двадцать пять лет гарантии, слабым зимним солнцем отразилась в грязном кафеле, которым в буфере всё было обложено, кроме одной железной стены. Пластиковый стул рваный – отдышаться или ботинки зашнуровать, на крючке – поникший костюм химзащиты, в полу – сток, и шланг резиновый торчал – для деактивации. В углу ещё ранец стоял армейский. И трубка синяя висела на стене, как от телефона-автомата.

Артём влез в костюм – просторный, как чужой. Достал из сумки противогаз. Растянул резину, напялил её, поморгал, привыкая смотреть через круглые туманные окошки. Снял трубку.

– Готов.

Заскрежетало надрывно, и железная стена не стена, а гермоворота – поползла вверх. Снаружи дохнуло стылым и сырым. Артём поёжился зябко. Взвалил на плечи ранец – тяжёлый, будто человека себе на закорки посадил.

Вверх уводили истёртые и скользкие ступени бесконечного эскалатора. Станция метро «ВДНХ» – шестьдесят метров под землёй. Как раз достаточная глубина, чтобы авиабомбы не колыхали. Конечно, если бы ядерная боеголовка ударила в Москву, был бы тут котлован, залитый застывшим стеклом. Но боеголовки все были перехвачены противоракетами высоко над городом; на землю дождём шли только их обломки – лучащиеся, но взорваться не умеющие. Поэтому Москва стояла почти целая и даже похожая на себя прежнюю – как мумия похожа на царя, когда тот жив был. Руки на месте, ноги на месте; улыбка…

А у других городов противоракетной обороны не было.

Артём крякнул, подсаживая ранец поудобней, воровато перекрестился, запустил большие пальцы под слишком свободные ремни, чтобы потуже, и пошёл вверх.