Глава 28

Чем там был Цветной бульвар раньше, уже нельзя было понять. Теперь тут устроился один сплошной вертеп. Разбитый на кабинки, комнатки, зальчики, разграниченный фанерой, ДСП, коробочным картоном, ширмами раздвижными, шторками, занавесками – Цветной превратился в непроходимый лабиринт, в котором все измерения были нарушены. Не имелось на этой станции ни пола, ни потолка. Где-то смогли втиснуть под крышу два этажа, а где-то три. Какие-то дверки вели из виляющих тесных коридорчиков в номера размером с койку, а другие такие же – в подплатформенные помещения со всю станцию размером; а третьи – и вовсе неизвестно куда.

Гудело тут дико: каждая комната звучала на свой лад, а комнат – тысяча. Где-то плакали, где-то стонали, где-то смеялись, где-то пытались перебить крики заводной музыкой, где-то орали пьяные песни, а где-то выли от ужаса. Вот какой общий голос был у Цветного: как у чертей хор.

Ну и, конечно, женщины. И ангелы, и строгие в погонах, и в дырявых чулках роковые, и медсёстры с голым задом; и просто вульгарных, без придумки – целая дивизия. Сколько могло поместиться – ровно вот столько и поместилось. Все кричат, зовут, прелести преувеличивают, взгляд арканят, у каждой времени в обрез: на один змеиный бросок, пока мимо неё проходят, вот эти полметра. Не прокусила, соскользнула, не прыснула в царапинку любовного яду – всё, ушёл. Кто не работает, тот не ест.

Лёху сразу обезболило, даже будто рана затягиваться начала. А Гомер тут был не в своей тарелке; только в самом начале, как нырнули в витой и бесконечный коридор, он вдруг выкрутил свою окостеневшую шею так, как она и вывернуться не могла, назад – и потом всё оглядывался через плечо.

– Что, дед? – спросил у него Артём.

– Кажется... Всё время кажется... Везде... Всё время... – ответил Гомер. – Девчонка одна... С которой... Которая...

Олежекина голая нога стала ускользать от Гомера.

– Молодец, дед-то, а? – пропыхтел Лёха.

– Держи лучше. Вон. Вон та дверь!

Занесли умирающего внутрь. Там была очередь из раздраконенных душ и из зудящих тел. Одни бабы. Вышла врачица – в толстых очках, с самокруткой, сиплая и мужиковатая.

– Не жилец! – уведомил её брокер на всякий случай. Чтобы Олежек не пачкал приёмную последней кровищей, его согласились сразу взять в оборот. Уложили в растопыренное кресло, взяли рожок патронов авансом, если всё равно околеет, и сказали не ждать. Лёхе дали спирта рот в руке напоить, но он всё равно в очереди остался.

– Тут-то они как люди сидят, а не как профессионалы, – объяснил он Артёму шёпотом, кивая на печальных дам. – Вдруг ту самую встречу?

Вдруг. Ну, попрощались. Что мог – сделал, объяснил себе Артём. На этот раз сделал, что мог. Гуляй смело.

* * *
– Вот: или туда, или сюда.

Сидели в какой-то комнатёнке. Суп был дешёвый, а считать уже приходилось. Быстро ушли патроны – и ни на что. На стене висела карта метро. Про неё и говорили. От Цветного бульвара дальше шли две дороги. Одна – по прямой дальше – на Чеховскую. Другая – через переход – к Трубной, и дальше на Сретенский бульвар. И по первой можно было, если карте верить, к Театральной попасть, и по второй. Но по обеим – нельзя. Давно карту рисовали. Пересадочный узел – Чеховская, Пушкинская, Тверская – теперь по-другому именовался: Четвёртым рейхом, и приходился якобы наследником Третьему.

Может, завещание подделал, а может, и перевоплотился. Режим убить можно, империи дряхлеют и мрут, а идеи – как бациллы чумы. Они в мертвецах, которых сгубили, засохнут и уснут, и хоть пять веков так прождут. Будешь туннель рыть, наткнёшься на чумное кладбище... Тронешь старые кости... И неважно, на каком языке раньше говорил, во что верил. Бацилле всё сгодится.

А бывшая Сокольническая ветка, пополам рассекающая всё метро, давно стала Красной линией.

Не по цвету так названной, а по исповеданию. Уникальный эксперимент: построение коммунизма на отдельно взятой линии метро. Формула та же – всеобщая электрификация плюс советская власть. Иные-то мертвецы пободрей живых будут.

– Я на рейх не могу, – Артём помотал головой. – Нельзя. Чеховскую вычёркивай.

Гомер посмотрел на него вопросительно. Кратчайший путь всё-таки. С Чеховской на Тверскую, а там Театральная следующая уже.

– Вычёркивай! У меня там...