Проспект Мира Кольцевая имела совсем другое лицо, чем её сиамский близнец. Радиальная станция слепо пялилась в темноту, Кольцевая щурилась от яркого света. Радиальная вся была загромождена лотками, киосками, развалами всевозможного хлама и ширпотреба и выглядела в общем как прибарахлившийся на помойке бомж. Кольцевая, хоть и срослась с ней переходом, умудрилась от неё не завшиветь. Пол в чёрно-белую шашку был выскоблен и вылизан, позолота на потолке подновлена, а сам затейливо простёганный косыми линиями потолок, пусть и подкоптившись несколько, всё же давал понять, что некогда он был снежно-бел. Тяжёлые бронзовые люстры с множеством ламп свисали с него. Горела на каждой люстре всего одна, но и этого хватало, чтобы на станции не оставалось и тёмного угла.

Часть платформы была отведена под грузовой терминал: у нагнувшегося к дрезине подъёмного крана курили вкусное и недешёвое грузчики в синих спецовках, ящики какие-то построились и стояли ровно, дисциплинированно, прибывала из туннеля ещё новая подвода с товарными тюками, звенел бодрый матерок. Шла работа, и спорилась жизнь.

Дома у местных были устроены в арках выхода на платформы, чтобы не занимать зал и не портить его красоты: проёмы заложили кирпичом и даже оштукатурили белым, дверки пустили по внутренней стороне, а рядом с дверками проделали ещё и окошки – лицом к люстрам; сквозь занавески, наверное, можно было представить себе, что снаружи просто вечереет. А если в дверь стучались – отдёрнуть шторку и посмотреть, кто, прежде чем отпирать. Люди тут были умытые, приодетые даже, и, как ни ищи, выискать в толпе хоть одного дистрофика не получилось бы нипочём. Если бы был в этом мире ещё возможен рай, Проспект Мира наверняка был бы одной из его станций.

Подъехала точно по времени знаменитая ганзейская маршрутка: дымная мотодрезина с прицепленным пассажирским вагончиком. Вагончик, правда, был открытоверхий, но зато обустроенный мягкими сиденьями, вывороченными в каком-то метропоезде. Кондуктор собрал со всех по два патрона: свитер заплатил за всю компанию. Уселись друг напротив друга, качнулись и покатили. Мест свободных больше не оставалось. Слева сидела баба с обесцвеченными неизвестной ценой волосами и с зобом. Справа – носастый смурной гражданин в чём попало. Позади – молодой сонный отец с сопящим кульком и мешками под глазами, потом человек с просто неприличным пузом и тёмненькая девчонка лет шестнадцати, в юбке до пола – от греха. И там ещё люди, а в конце, как и на носу у дрезины, – автоматчики в кевларовых жилетах, с титановыми шлемами на коленях. Но это не Артёму конвоиры были: даже тут, на Ганзе, с постоянным её движением и негаснущим освещением, туннели оставались туннелями и в них могло случиться всякое.

– И при нём – двадцать кило крысиного яда! – продолжила крашеная баба разговор из предыдущего перегона. – В последний момент взяли.

– Озверели. Крысиным ядом! Самого бы этого гада крысиным ядом, чтобы всё сожрал, заставить! – пробухтел пузан. – Сколько этих можно терпеть?! Тут один вон переметнулся от красных, эт-самый... с Сокольников. Говорит, они там детей своих хавают уже! Это там антихрист, этот их Москвин. И хочет нас всех тоже! Сатана!

– Ну уж детей... – протянул недоспавший отец со свёртком. – Никто своих собственных детей есть не станет.

– Много ты в жизни понимаешь! – всхрапнул пузан.

– Своих детей – никто, – упрямо сказал тот.

– Вот когда они сюда придут, тогда и узнаем, – поддержал разговор свитер.

– Ведь хуже и хуже! А в прошлом году? С бункером! Орден еле выстоял! Чего им неймётся? – говорила баба с зобом.

– С голоду дохнут потому что! – пузан потёр свой огромный живот. – Вот и лезут на нас, эт-самый. Отнять и поделить.

– Не приведь хасподь! – попросил кто-то старушечий сзади.

– А я бывал вот на пересадке на Красной Линии один раз. И ничего такого страшного нет у них. Цивильно вполне. Одеты все по образцу. Пугают это нас ими!

– Да ты от буферной зоны шаг в сторону хоть делал? Я вот сделал! Тут же скрутили, чуть к стенке не поставили! С фасаду-то у них порядочек, ага!

– Работать не хотят, оглоеды, – сказал носастый. – Мы тут всё своим трудом. Двадцать лет на галерах. А эти... Как саранча они. Конечно, им теперь новые станции подавай, у себя-то они всё уже подчистили. Схарчат в два присеста.

– А мы-то почему должны?! За что?

– Только жить начали по-человечески!

– Войны бы не было бы... Войны бы...

Всё это время дрезина катила мирно и неспешно, попыхивая приятным дымком – бензиновым, из детства, – через образцовый перегон – сухой, молчащий и освещённый через каждые сто метров энергосберегающей лампочкой. А тут вдруг – р-раз! – и стала темнота. Во всём перегоне. Погасли лампочки, и будто бог уснул.

Продолжение следует.